Однако если применительно к домодерным этапам культурной истории речь по преимуществу может идти лишь об отдельных экономических метафорах, используемых для концептуализации тех или иных моральных процедур, которые касаются некоторых социальных групп (торговцев, ростовщиков), то модерн порождает категориальный язык более общего порядка. По правилам этого языка понятия интереса, выгоды или пользы с одинаковой легкостью применяются как в сфере материального обмена и финансовых операций, так и для описания мотивов человеческого поведения вообще.
Абстрактное понятие интереса, «интереса вообще», довольно скоро начинает обозначать всякую личную цель человека, его самоутверждение, поиск успеха и славы, и происходит это наряду с какой-то общей метафоризацией человеческого поведения: всякая личная выгода, улучшение жизни или какое-либо повышение статуса сравниваются с коммерческой выгодой, к ним подходят с теми же инструментами анализа и расчетом вероятных рисков288.
Й. Фогль прослеживает становление homo oeconomicus в европейской мысли и литературе начиная с конца XVII века, когда человеческие отношения и внутренние процессы (эмоции, страсти) систематически переводятся на экономический язык, что, в частности, проявляется в становлении «нарративной экономики и экономического нарратива»289.
Согласно этой логике, экономическая метафора из тропа превращается в когнитивную модель, регулятивный принцип, в значительной мере определяющий координаты морального универсума модерного человека. В середине – второй половине XIX века эта модель разрабатывается и в России, вступающей в пространство социальных и экономических отношений нового типа. Причем этическая экономика нередко не только реализуется как концептуальная рамка для тех или иных интеллектуальных построений, но и используется в качестве продуктивной нарративной матрицы в русском романе, где схемы, заимствованные из европейской мысли, существенно модифицируются или подвергаются деконструкции.
Одной из фигур, последовательно выстраивавших экономическую парадигму в этике, был Н. Г. Чернышевский. «Он расширил область применения утилитаристских принципов (предназначенных Бентамом и Миллем главным образом для общественной морали и государственного законодательства),