Кабал заперся в каюте номер 6 по правому борту и тяжело опустился на кровать. Он терпеть не мог актерствовать; уже то, что ему пришлось скрывать свою личность и разыгрывать этот спектакль, было до крайности отвратительно – он не мог дождаться, когда минуют несколько дней путешествия. Однако пока…
Он открыл сундук Майсснера и пошарил в его содержимом. Пусть Майсснер занимал невысокую должность в правительстве, но его зарплата, судя по всему, была солидной. Или его отец имел приличное состояние и хорошие связи, чтобы устроить судьбу сына. Второе казалось куда более вероятным. Кабал обнаружил по меньшей мере три смокинга, причем один из них надеть можно было разве что на спор. Его он запрятал на дно сундука, а сам присмотрелся к двум оставшимся – оба черные, разве что один менее модного покроя – его-то Кабал и повесил в шкаф, чтобы надеть вечером. Затем он извлек пару брюк и прикинул их длину, приложив к ноге, – отлично, они с Герхардом Майсснером были одного роста. Рубашки тоже подошли. К своему великому облегчению, Кабал обнаружил, что все нижнее белье было новым, неношенным, еще в заводской упаковке. Не зная наверняка, жив Майсснер или нет, Кабал тем не менее не испытал особого беспокойства, надевая его ботинки, которые могли статься туфлями мертвеца, но вот влезать в трико трупа – это уж увольте.
Определившись с костюмом на вечер, он сел на кровать, взял лежавшую рядом связку документов и пролистал их, чтобы вновь не попасть в неловкую ситуацию. Похоже, после первого вечера полет должен проходить спокойно: все мероприятия в основном были по желанию, и лишь ужин накануне прибытия в Катамению требовалось посетить обязательно. Еще в стопке обнаружился буклет, расхваливающий все прелести «Принцессы Гортензии», среди прочего в нем имелся краткий раздел о чудесах современной науки, написанный покровительственным тоном. Его открывала фраза, которая представляла собой пизанскую башню из технических терминов, увенчанную идиотской гиперболой сродни тем, что используют самые отвратительные бумагомаратели. Стиль статьи настолько выбесил Кабала, что он даже не стал дочитывать. Вместо этого он вырвал из буклета страницу и начал складывать из нее фигурку оригами.
Когда он закончил, на маленьком письменном столе восседал лебедь. Тогда Кабал потушил свет и остался сидеть почти в полной темноте. В окне виднелись лишь звезды. Под ними тянулись пейзажи, которые не разбавлял даже одинокий огонек коттеджного домика. Несколько минут Кабал наблюдал за тем, как мир – ну или по крайней мере то, что он мог различить на горизонте, – проплывает мимо. Он чувствовал себя глубоко несчастным.
Ему так не хотелось отправляться на этот ужин, будь он неладен. Во-первых, придется провести весь вечер, притворяясь другим человеком, и, если не получится убедительно его изобразить, наказанием будет смерть