В поисках утраченного времени. Книга 2. Под сенью девушек в цвету. Марсель Пруст

меня нестерпимой и по контрасту с которой у меня вызывает еще большее отвращение тот учительский, – скажем прямо: тот проповеднический тон, каким Бергот рассуждает в своих книгах, состоящих из длиннейшего психологического анализа, откровенно говоря – довольно слабого, из тягостных раздумий, мучительных угрызений совести по пустякам, из празднословия (мы-то хорошо знаем, как дешево стоят такого рода проповеди), а между тем в своей личной жизни он проявляет полнейшую безответственность и цинизм. Словом, я уклонился от ответа, княгиня настаивала, но – безуспешно. Так что я не думаю, чтобы он питал ко мне особую приязнь и чтобы он был благодарен Свану за то, что Сван пригласил нас с ним в один и тот же вечер. Впрочем, он мог и попросить об этом Свана. С него все станется – ведь, в сущности, он же человек больной. В этом его единственное оправдание.

      – А дочь госпожи Сван была на этом ужине? – спросил я маркиза де Норпуа, воспользовавшись моментом, когда мы переходили в гостиную и мне легче было скрыть волнение, чем если б я неподвижно сидел за столом при ярком свете.

      У маркиза де Норпуа появилось выражение, как у человека, силящегося что-то вспомнить.

      – Девочка лет четырнадцати-пятнадцати? Да, да, я припоминаю, что перед ужином ее представили мне как дочь нашего амфитриона. Должен вам сказать, что я ее почти не видел – она рано ушла спать. А может быть, она ушла к подругам – я уж теперь не помню. Однако вы, как видно, имеете полное представление о семействе Свана.

      – Я играю с мадемуазель Сван на Елисейских полях. Она чудная девочка.

      – Ах вот оно что, вот оно что! Я тоже нахожу, что она прелестная девочка. Но все-таки я, ни в коей мере не желая задеть ваше пылкое чувство, позволил бы себе заметить, что ей всегда будет далеко до матери.

      – Мне больше нравится мадемуазель Сван, но я и от ее матери в восторге: я хожу в Булонский лес, только чтобы увидеть ее.

      – Я им скажу – они обе будут крайне польщены.

      Когда маркиз де Норпуа произносил эти слова, он, как и все, при ком я говорил, что Сван – умный человек, что его родные – почтенные биржевые маклеры, что у него прекрасная семья, все еще полагал, что я и о ком-нибудь другом буду с жаром говорить как об умном человеке, об его родных – как о почтенных биржевых маклерах, об его семье – как о прекрасной семье; это был тот момент, когда человек в здравом уме, разговаривающий с сумасшедшим, еще не успел заметить, что перед ним сумасшедший. Маркиз де Норпуа находил, что любоваться красивыми женщинами вполне естественно; он знал, что, когда кто-нибудь восхищается одной из них, принято делать вид, что подозреваешь этого человека, что он к ней неравнодушен, подшучивать над ним и предлагать ему свое содействие. Но, обещав поговорить обо мне с Жильбертой и ее матерью (что дало бы мне возможность, подобно олимпийскому богу, стать неуловимым, как ветер, или обратиться в старика, облик которого принимает Ми-нерва, и невидимкой проникнуть в гостиную г-жи Сван, привлечь к себе ее внимание, занять ее мысли, вызвать у нее благодарность за мой восторг