Так и с лесом Мальзербе. Темный, как сумерки, – даже в полдень. Деревья нависают над тобой, ручьи не журчат, они рычат, а животные, перекликаясь, словно предупреждают о неминуемой опасности.
Сперва ты начинаешь следить за тенями. Их больше, чем должно. И они тянутся следом за тобой.
Потом ты замечаешь глаза. Алые глаза, глядящие на тебя из темноты. И когда тебе повсюду начинают мерещиться глаза, ты хочешь повернуться и бежать прочь. И верно, многие так и делают. Но не Вильям. Он все дальше углублялся в лес.
Лягушки сердито квакали на юного послушника, и каждый их крик звучал, точно проклятье. Крупные насекомые, точно тросточки с ногами, застыли на деревьях. Порой Вильям натыкался на паучью сеть и яростно вытряхивал крохотных, невидимых паучков из своих черных курчавых волос.
По мере того как тревожные сигналы становились все громче, все заунывней, все настойчивей, жизнерадостное настроение Вильяма съеживалось, увяло и наконец бежало, точно побежденная армия с поля боя. Тросточки с ногами стали еще больше – некоторые достигали четырех футов[2] в длину. Вильям положил ладонь на шею ослика. Его шея дрожала.
Внезапно осел остановился.
Вильям попытался тащить его за узду, но без толку – его пришлось тащить бы так всю дорогу. Он остановился в размышлении, уперев руки в бока.
И уронил их.
Перед ним на тропе замаячили бледные фигуры. Их плечи были сгорблены. Пальцы скрючены, точно когти. Казалось, вкруг их голов клубится тьма.
А затем из-за деревьев выдвинулись тени.
У Вильяма на лбу и под мышками выступил холодный пот.
Если Жером говорил правду и у извергов были красные глаза, бледная кожа и черные, иссохшие сердца, то эти мужчины и женщины, окружившие Вильяма, были, без сомнения, извергами. Они были одеты в лохмотья. В своих скрюченных, точно когти, пальцах они сжимали топорики и булавы с заостренным навершием. У некоторых были короткие луки, а за спиной – колчаны, полные стрел. И вкруг их голов клубился мрак.
Одна из них, жилистая женщина с таким вздернутым носом, что он походил на свиной пятачок, выступила вперед. Остальные, казалось, попятились.
– Я – Нечестивая, – провозгласила она, – и ты сделаешь то, что я скажу.
Голос ее был точно треск сухой ветки.
Вильям не двинулся. Не сказал ни слова. Просто стоял. Деревья шумели, хотя ветра не было.
– Ладно, – ответил он наконец, – и что же ты скажешь?
– Мы начнем с того, что у тебя в мешках, – прорычала Нечестивая, ткнув корявым пальцем в направлении мешков с книгами, – выверни-ка их.
Вильям облегченно вздохнул.
– А, книги? Ладно. – Он рассмеялся. – Я-то испугался, вы потребуете мою рясу!
Он отстегнул пряжки двух кожаных мешков на спине осла и швырнул их в грязь.
Нечестивая подозрительно таращилась на него.
– Зачем это