К большому сожалению, поддержка Драйзера многими видными литературными организациями не имела существенного эффекта – запрет с книги снят не был, ибо, по словам Джона Самнера, «… группа людей не должна пытаться навязать обществу ее собственное понимание того, что является приличным или неприличным». Надо заметить, что господин Самнер с полным правом мог адресовать эти слова и к свой собственной организации, ведь именно его общество присвоило себе право судить о том, что нравственно, а что нет!
И хотя Драйзер был уже закаленным в моральном плане бойцом и запрет «Гения» не мог сильно подкосить его в душевном плане, однако, по словам биографа писателя Сванберга, «теперь для него было абсолютно невозможным писать новые романы, которые могли запретить, даже если бы он мог позволить себе такую роскошь, и пройдет целое десятилетие между «Гением», который превратил его в бедняка, и следующим романом, который принесет ему относительное благополучие. Кто знает, что еще сошло бы с его пера, если бы его не ограничивали, а поддерживали?». Писатель сосредотачивается на публицистической деятельности, пишет рассказы, многие из которых отвергаются издателями. Осенью 1919 года судьба свела его с Элен Ричардсон, молодой актрисой и его дальней родственницей. Между ними сразу вспыхнула симпатия, быстро перешедшая в неразрывную привязанность. Драйзер так позднее описал эту встречу:
«Какими словами описать глубочайшее из переживаний? Какими красками передать то, что есть самая сущность и потому так неуловимо и не имеет резких оттенков? Думается мне, что лучше всего начать с того серого ветреного сентябрьского дня, когда я сидел за письменным столом в моей мастерской на 10-й улице в Нью-Йорке и писал; услыхав звонок, я несколько минут раздумывал, отворить ли дверь…
Я встал, накинул на себя синий китайский халат, который всегда лежал у меня под рукой на случай, если окажется необходимым придать себе более импозантный вид, и подошел к двери. При этом я заметил, что надел халат наизнанку, а это, как известно, является самым бесспорным предзнаменованием неотвратимых перемен. Я не знаю случая, когда бы эта примета не оправдалась… Я отворил дверь. Наградив меня такой молодой, радостной, невинно-простодушной улыбкой, какой (так мне показалось в ту минуту) я не видел ни у кого уже много лет, она осведомилась, здесь ли я живу, и назвала меня при этом моим полным именем.
– Здесь, и я перед вами.
– Ах, в таком случае я ваша родственница, племянница Ви, – мелодичной скороговоркой промолвила девушка. – И Ви взяла с меня слово…
– Если вы племянница