– Та се ж вони, подончики… тут у их, мабуть… становище.
– А почто они оклики делают?
– Та, мабуть, орды ждут.
– А как они по нас стрелять учнут?
– Ни, мы свиту дождемось, та тоди й у становище заявимось.
И они своротили коней в боярышник, колючие кусты которого местами устилали холмистое побережье Дона.
Немного погодя они вышли из кустов и, прикрываемые береговою кручею, стали прокрадываться к тому месту, откуда доносились оклики часовых.
Снова мертвая тишина. Слышен только шепот Дона – это вода задевает прибрежные камни и словно шепчется с ними. Шепот этот думы наводит и страх – это темная, немая вода говорит, это ее непонятный лепет. А темные тени путников все двигаются вдоль кручи.
«Ги-ги-ги-ги! Го-го-го-го!» – слышится чей-то крик из-за Дона, из лесу.
– Эч бисова сова гогоче!
В это мгновенье что-то зашуршало впереди, словно шаги чуялись. Путники припали к круче, ждут… Восточная окраина неба начинает светлеть.
Впереди, у берега, очерчивается фигура женщины, опирающейся на клюку. Она что-то шепчет. По всему очертанию фигуры видно, что это старуха. Она приближается к самой реке, зачерпывает в ладони воды, дует на нее крестообразно и выплескивает в Дон. Зачерпывает во второй раз и делает то же. В третий раз – опять то же.
– Ух-ух! Водяной дух-дух! Я те спеленала – крестом знаменала, – глухо шамкает старуха. Потом, обращаясь на все четыре стороны и как бы маня кого-то, она продолжает: – Бесы полуденны, бесы полуночны, бесы утрении, послушайте слова Божия!
Она снимает что-то с шеи и, нагнувшись к воде, водит по ней тем, что сняла с шеи… Путники невольно крестятся.
Наконец, старуха поднимается и, вытянув вперед руки, тихо, но внятно причитает:
– Дон ты батюшка! Тихий Дон Иванович! Что течешь ты с заката солнышка ко полудню, ко полуднему граду Ерусалиму, что бегут твои воды со гор горних, со холомов холмленых, со тех ли суходолиев, круты бережечки омываючи, древесные и травесные коренья ломаючи… Ух-ух, водяной дух-дух!.. Омой ты, батюшка, омой ты, Дон Иванович, Донское войско хороброе, оторви ты от рабов Божих, казачушек, ото всего войска хоробраго, оторви всяки болести-хворости от головушек буйных, от очушек ясных, от плечей могутныих, ото всей кровушки казацкие. Во тебя ли, Дон Иванович, я, раба Божия, святой крест макала, молитвы читала, бесов изгоняла… Чур-чур-чур, вы, бесы-дьяволы лукавые, земляные и водяные, ветровые и вихровые, подуманные и погаданные, посланные и наспанные, с водою выпитые, с едою съеденные! Идите вы, бесы, с тихово Дону, идите в поле неведомо, где птицы не поют и звери не воют, где кони не ржут – собаки не лают, где кошка не мяучит, петух не ноет и голосу человескаго слыхом не слыхано…
Восток все более и более брезжется… Предметы становятся явственнее. Предрассветный ветерок шевелит седыми космами волос, выбившимися из-под колпака старухи, который в виде чулка свесился на сторону.
Дитятко мое… сыночек мой рожёный… не нагляделися на тебя глазыньки мои старые, не насытилася тобою душа моя