Но старый Дорн, нрав которого был под стать прозвищу (Dorn по-немецки значит «колючка»), четверых лучших сыновей оставил дома под страхом проклятия. Отпустил же только троих: второго сына Петера, потому что крив на один глаз, четвертого сына Клауса, который отличался буйным нравом, и пятого сына Тео, поскольку тот поклялся на распятии, что все равно убежит, не устрашившись отцовского проклятья.
Трое братьев нашили на плечо красный крест, дали обет не возвращаться в родные края, пока над Иерусалимом не воссияет Правда, и получили за это от священника отпущение грехов, а их отец от барона – отсрочку выплаты долгов.
Петер, Клаус и Тео отправились в путь пешком. Коней у них не было и на троих имелся всего один набор оружия, который они честно разделили между собой. Старшему достался мятый отцовский шлем, среднему – меч с деревянной рукояткой, а Тео, как самому младшему, всего лишь кинжал. Копья они вытесали себе сами.
В Савойе братья догнали войско графа Гуго Вермандуа, сына киевской принцессы Анны Ярославны (он первым из принцев выступил в Священный Поход), и были взяты простыми пехотинцами.
Миновало три года маршей, боев и лишений, прежде чем огромная крестоносная армия – 12 тысяч пеших воинов и 12 сотен конных рыцарей – достигла стен главного города земли Иерусалима.
Петер пал от турецкой стрелы в Анатолии, Клаус умер от жажды во время страшного броска через безводную фригийскую пустыню, зато Тео остался жив и превратился из тонкокостного юноши в обожженного солнцем воина, уверенно ступавшего по земле крепкими кривоватыми ногами.
Он давно покинул отряд чересчур осторожного графа Гуго и присоединился к храбрецам лотарингского герцога Годфруа, под знаменем которого стяжал славу и богатство: боевого коня, на которого садился только в день церковных праздников, да хорошие доспехи, да мула с поклажей.
За славный бой близ Дорилеи великий Годфруа пожаловал Тео в рыцари и подарил золоченые шпоры, снятые с одного из павших. Теперь сын копейщика именовался «мессиром де Дорном» и вел под своим сине-красным значком отряд из тридцати пяти лучников.
Охваченное благочестивым нетерпением, крестоносное войско сразу же ринулось на штурм, но гарнизон арабского военачальника Ифтикара стоял крепко, и многие христиане в тот день сложили головы под неприступными стенами. Одни говорили, что нельзя было идти в священный бой тринадватого числа, да еще в понедельник. Другие сетовали, что надо было построить осадные башни и запастись достаточным количеством лестниц.
Почти достигнув цели, армия оказалась на пороге гибели. Деревни вокруг были разорены, немногочисленные колодцы отравлены, доспехи так раскалились под июньским солнцем, что кожа покрывалась волдырями, а из Египта на выручку осажденным спешила огромная сарацинская