Интересно, кто еще знает, что слон, даже если очень захочет, не сможет пройти по радуге? Я сначала этого, конечно, не понимала. И про слона, и про радугу, и про свою любовь…
Смешно и грустно, но вторую половинку некоторым действительно дарят раньше, чем мозги. И такие бедняги не в состоянии оценить по достоинству подарок. Мозгов-то нет!
Живешь-живешь – много лет любовь рядом, она каждый день улыбается тебе, и ты ей беззаботно улыбаешься, любишь ее, но не понимаешь. Абсолютно не осознаешь, что вон то – обычное, повседневное, привычка, можно сказать, – это она и есть. И тарелка спагетти довлеет уже над башкой, все очевидно: он – твой Бродяга, а ты его Леди[1]. Где, черт возьми, вилки? Чтоб намотать на них спагетти, а потом сложить губы дудочкой, так шумно втянуть макаронину в рот и – бац – другой ее конец у твоей половинки. И сердечки как мыльные пузырьки полетели ввысь, можно протыкать их вилкой – чпок-чпок-чпок…
Мои спагетти – лапша, которую я сама повесила себе на уши. А на глаза положила два огуречных кругляша. Хотя, может, это вовсе была не я? Это вполне мог сделать Бог. Моя мама думает, валить на Бога очень удобно. Вот только какая разница, на кого? Страдать-то мне!
Много иронизирую – а на самом деле я совсем не такая. Я просто несчастна. Смотрю на мир без огуречного кругляша. Господи, какая тоска!
Любовь – это счастье. Нужны годы, чтобы однажды понять, что твоя жизнь сосредоточилась в смешливых родных глазах, и лишь один миг, чтобы все разрушить – два слова. Те ДВА… они убили нас. Мы, как скорлупка фисташки, распались на две половинки. И больше не принадлежим друг другу.
Сердце – не киндер-сюрприз, посмотреть, что внутри, нельзя. Можно только слушать и верить…
А я была тогда глупая, хотела непременно увидеть игрушку. Одних лишь слов о том, что она принадлежит мне, показалось недостаточно…
Часть I
Глава 1
Священные тапки
Мы родились в один день, в один час, в одну минуту, с разницей в несколько секунд. Он старше меня! Первое, что мы увидели в своей жизни, – это друг друга. Наши матери рожали на соседних койках, и когда акушер и его ассистент приняли роды, им показалось забавным показать младенцев друг другу. Мама всегда очень жалела, что у нее в тот момент не было ни фотоаппарата, ни сил. Тетя Оля тоже. Меня назвали Вероникой, просто и со вкусом, а его – Антоном. У меня были черные волосы, а у него совсем их не оказалось – он родился лысым.
Наши мамы стали неразлейвода! Они подружились, еще пока лежали в больнице в одной палате. У них оказалось много общего: обе не замужем, тащатся от душки Роберта Редфорда, работают бухгалтерами, а любимый роман «Унесенные ветром».
Мы с Антоном не расставались. Нас даже мыли в одной ванночке. А тетя Оля каждый раз пела песенку: «Жили у бабуси два веселых гуся, Петя и Маруся…»
Я всегда думала, это придумали про нас. Потом, когда мы стали постарше, Антон сказал, что вовсе не про нас.
Мое первое воспоминание о нем незабываемо!
Мы сидели в комнате на горшках друг против друга. У меня был красный с цветочком, а у него синий с попугаем. Антон тогда страшно вытаращил свои каре-зеленые глаза и сказал:
– Если ты будешь тужиться, у тебя глаза вылезут и никогда не залезут назад.
Я так перепугалась, вскочила с горшка, а трусы болтались в коленях, и когда я побежала, то запнулась и, упав, разломала Антошкин городок из кубиков, построенный на полу. Тетя Оля так и нашла меня среди груды кубиков с голым задом. Но я еще не понимала, что это неловко. В детстве вообще многие вещи воспринимаешь иначе.
Может, дело в росте? Когда ты маленькая, смотреть на что-то свысока просто нереально. А когда большая, да еще и на каблуках, тут-то и начинается…
– Ники, сколько у тебя сегодня уроков? Ты на подготовительные курсы в институт успеешь? – спросила мама и быстро намазала мне на булку куриный паштет. – Кушай скорее!
– Успею-успею…
Я ненавижу утро, ненавижу школу и ненавижу…
Всякие ученые-кипяченые утверждают, будто человек, который первым делом спросонья улыбается, – это успешный человек.
Сия сказка не про меня. Потому что спросонья я первым делом ненавижу.
Сижу как квашня в старой матросской майке на высоком табурете, какие бывают в барах, пальцами ног держусь за холодные тонкие ножки и ненавижу. Передо мной на кухонной стойке стакан апельсинового сока и бутерброд с паштетом.
– Мя-яа-ам… дай мои тапки!
Кого-то я себе напоминаю, где-то это уже было. Крутится в голове, крутится, а вспомнить не получается!
Мама бросила на бегу тапки. Одна из них попала мне в спину. Кстати, мама этого не заметила. Все делает второпях! Смотрю я на нее, такую молодую, красивую, успешную женщину, и мне грустно. Можно подумать, это ей шестнадцать, а я в своей древней майке – как старый матрос