Как я год жила по Библии. Рейчел Эванс

вроде Джойс Майер воспринимались как еретички, ибо, проповедуя с кафедры, нарушали запрет апостола Павла в 1 Тим 2:12 («А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии»), а меннониты-старообрядцы – как фарисеи, поскольку у них женщины покрывали головы в соответствии с наставлением 1 Кор 11:5 («И всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытой головою, постыжает свою голову»). Пасторы призывали жен повиноваться мужьям, как наставляет апостол Петр в 1 Пет 3:1, но очень редко советовали называть мужа «господином», как рекомендует все тот же Петр тремя фразами далее, в 1 Пет 3:6. К двенадцати годам я уже усвоила, что могу лично, одной лишь короткой юбкой или вырезом на блузке, навеки погубить какого-нибудь мальчика в глазах Божьих (Мф 5:27–28), и в то же время – что в красивых нарядах и внешней привлекательности ничего дурного нет, ибо именно этим спасла свой народ царица Эсфирь.

      Как говорит Джеймс Добсон[3], женщины не ниже мужчин, просто предназначены для другого. Истинное наше призвание, уверяет он, в домашнем хозяйстве: здесь мы можем послужить Богу и мужьям нашим, содержа дом в чистоте, ставя ужин на стол ровно в шесть вечера и, самое главное, рожая детей.

      В моем собственном доме о гендерных ролях или об иерархии почти не говорили. Повиновение мужу мама проявила один раз, в 1976 году – но не занималась этим каждый день. (Об этом случае я расскажу дальше.) Свободомыслящая в рамках достаточно жесткой традиционной культуры, по возвращении из церкви в воскресенье мама бралась за работу: всегда находилось что приготовить, с чьим ребенком посидеть, кому подготовить подарки на свадьбу. «Праздникам радуются только мужчины, – говаривала она. – А весь труд достается женщинам».

      Готовку и уборку мама не любила, однако никогда не жаловалась на роль жены и матери, хоть из-за нашего появления на свет ей и пришлось надолго расстаться с работой в школе. Всегда энергичная, остроумная и любящая, она оберегала нас с сестрой от законнических ловушек, подстерегавших на каждом шагу, и убеждала, что мы, когда вырастем, сможем заниматься чем захотим, – неважно, что скажут люди. Как и мой отец, она любила Библию, но, кажется, оба они инстинктивно понимали: те правила, что запутывают людей, вгоняют в уныние, нагружают чувством вины – на самом деле не от Бога. Возможно, именно поэтому, пусть я и голосую за демократов, верю в эволюцию и больше не считаю, что все, кто на меня не похож, отправятся в ад, – я не возражаю, когда меня называют евангелической христианкой. Евангелизм для меня – это религиозный язык моей матери. Когда я взволнована, или в восторге, или в негодовании, или окружена людьми, понимающими меня, – я говорю на этом языке. И именно на этом языке чаще всего говорит со мной Бог в тех редких случаях, когда среди житейского шума удается различить Его голос.

      Моя первая встреча с «библейской женственностью» произошла в колледже: здесь в общежитии оживленно обсуждался вопрос, допустимо ли студенткам в христианском учебном заведении выдвигать свои кандидатуры на должность старосты