С год он прожил в стране Эранвеж, позже известной как Иран, бок о бок с суровыми богобоязненными огнепоклонниками, коих в свое время пытался наставить на истинный путь мудрец и маг Заратуштра, но не преуспел в том, угодив всего лишь в сонм местных святых и породив многочисленные бессмысленные обряды. (Так, верно, обезьяны вскрывали бы кокосы при помощи оброненного проезжим исследователем микроскопа.) Оберегание огня от скверны (прежде всего от соприкосновения с мертвечиной, что считалось смертным грехом), четкое разделение мира на добро и зло, и иные глупости приводили Идущего Вспять в недоумение и досаду. Но ярость в нем зажглась по иной причине.
По законам зороастрийцев женщина в период месячных считалась нечистой (что, впрочем, было нормой и среди других народов). Но только огнепоклонники в это время, и без того очень непростое для женщины, принуждали ее жить в жутких, специально для этого выстроенных склепах, где невозможно было не то что выпрямиться в полный рост, но даже лечь, вытянув ноги. Мало того, роды считались самым страшным актом осквернения, в этот период с несчастной нельзя было даже разговаривать, не то что прикасаться к ней, а о родовспоможении невозможно было и помыслить. В течение нескольких дней – в жару ли, в холод, – в крайне ветхой изношенной одежде (осквернять новую было нельзя), терпели страшные муки зороастрийские женщины, ожидая окончания либо месячных, либо родов и послеродового периода – причем вместе с новорожденными, без всякой помощи извне и даже слов поддержки.
Идущий Вспять, ничуть не боясь возникшей угрозы быть побитым камнями, но опасаясь самому в гневе придушить богочестивых вандалов, предпочел уйти от греха в иные земли.
По пути он представлял себе, как, взявши за бороды местных мужчин, вытрясает из них их убогое величие и убеждения в своем превосходстве на том лишь основании, что они имеют пенис вместо вагины, а из них сыплется – за неимением лучшего – лишь перхоть и насекомые и тут его гнев сменялся ужасом. Он вдруг понял, что этим только обратил бы против себя их несчастных жен, наверняка не пожалевших жизней, чтобы вырвать своих драгоценных угнетателей из рук чужака.
Что он мог им дать? Свободу? От чего – от собственного идиотизма? Дай урожденному рабу свободу, и он умрет от ужаса, ибо не наделен умением выбирать. Он всю жизнь был лишен этого права, за него всегда все решали и лишь говорили, что делать. Знает ли раб, что ему нужно, кроме миски с едой и места для ночлега? Умеет ли он, кроме умения слушать других, слушать себя, но делать это настолько тонко, чтобы не превратиться из раба в быдло, могущее получать лишь то, что захотелось его телу? Дай рабу власть, и он в лучшем случае сделает рабами всех остальных, а в худшем попробует всех осчастливить.
Кто же научит их быть свободными? – мучительно думал Идущий Вспять, уходя все дальше от дикого племени. Где тот пример, что обратит на себя их упертые в землю взоры? Как объяснить им, что в этом мире все они наделены одинаковым правом – правом на выбор. И свобода начинается именно с этого