Когда стало ясно, что отец не вернётся, мама вышла замуж за офицера и уехала с ним в Германию. Через полгода я тоже проезжал через развалины Берлина. Во время жизни в Германии я очень не любил немцев, хотя взрослые были гораздо спокойнее. Я мог напасть на детсадовскую группу под прикрытием нашей немецкой овчарки. Мама перестала брать меня в магазин, потому что я какого-нибудь немчурёнка обязательно да зацеплю. А дружил я со взводом охраны командира дивизии, казарма которого стояла в нашем дворе.
В 1947 мы вернулись в Ленинград. Мама уже взяла участок, и к осени можно было въезжать в дом, которой отец и братья отчима срубили в Архангельских лесах.
Росли мы на земле, на которой не было живого места. Траншеи, окопы, блиндажи, противотанковые рвы, доты дзоты – всё это адреса наших игр. В 44–45 танки без башен – наши, немецкие – на дорогах. К 1947-му крупный металлолом был убран. Но оставались мины, снаряды, патроны, порох. Много пацанов ушли или покалечились. Оружие перестали находить годах а 55-56-х.
И все мы хотели быть летчиками или разведчиками.
И сейчас я думаю: родился под бомбами и сейчас опять живу в стране, где идёт война…
Вульфович Б.А
Это было вчера…
Начало войны мы с мамой встретили в Ленинграде, где жили в комнате большой коммунальной квартиры в районе Старо-Невского проспекта. Отец, грузчик морского торгового порта, в декабре 1940 года завербовался на заработки на золотые прииски в Артёмовск-Бодайбо Красноярского края. Уже после войны стало известно, что в конце 1942 года, ничего не зная о нашей с мамой судьбе, он был призван солдатом в Красную Армию, воевал в пехоте и погиб в битве под Ельней в сентябре 1943 года.
И до отъезда отца, и после него мы жили очень бедно; мама не работала, наверное, чем-то болела, а зарплаты отца, а потом его переводов из Бодайбо едва хватало на жизнь.
К 22 июня 1941 года мне было уже 11 лет и 8 месяцев, я окончил 4 класса, а потому ясно помню почти всё из блокадной жизни. С самого начала войны в Ленинграде стояла чудесная летняя погода, не было никаких налётов, тревог, всё жило и работало как всегда. По крайней мере, мне так и казалось, когда я видел открытые магазины и Мытнинский рынок, продавщиц мороженого и газировки, а также исправно работающие неподалёку баню и кинотеатр. Конечно, мы с мамой знали, что многие школы, наверное, и моя, отправляют детей из Ленинграда куда-то вглубь страны. Но как это могло относиться ко мне, как мама могла отпустить меня с кем-то и остаться одной? Кто может лучше, чем она, защитить её единственного ребёнка? И вообще, зачем это делать, если пока почти ничего не изменилось?…
Газет и до, и после отъезда отца мы не покупали; телефона, ни у кого в квартире, естественно,