– Зубы Пасти! – Элиус вскинул белоснежную бровь. – Кто-то проснулся не с той ноги.
– Ой, иди на хрен, – проворчал старик.
– Чего ты от нее хочешь? – спросил летописец. – Ее изгнали с неба на тысячелетия, мальчик. Позволили править всего несколько перемен каждые два с половиной года. По-твоему, она может вмешаться во все это? Как, по-твоему, она может повлиять, оказавшись в тюрьме, созданной ее мужем?
– Если она такая бессильная, почему мы вообще зовем ее гребаной богиней?
Элиус нахмурился.
– Я не говорил, что она бессильна.
– Потому что ты никогда не был из тех, кто замечает очевидное.
Летописец строго посмотрел на Меркурио.
– Я помню ту перемену, когда ты впервые прибыл сюда, юнец. Зеленым, как трава. Мягким, как детская какашка. Но ты верил. В нее. В это. Чем ярче свет, тем гуще тени.
Меркурио насупился.
– Твои ашкахские пословицы мне так же нужны, как вторая пара яиц, старик.
– Возможно, теперь они нужны тебе больше, чем ты думаешь, с юной Друзиллой на тропе войны. – Элиус усмехнулся. – Суть в том, что в тебе теплилась вера, мальчик. Куда она подевалась?
Меркурио поднес сигариллу к губам и надолго задумался.
– Я все еще верю, – наконец ответил он. – В Бога Света, Богиню Ночи и в их Четырех гребаных Дочерей. Ведь существует же это место. Ты существуешь. Очевидно, у Темной Матери еще есть какие-то козыри в рукаве. – Меркурио пожал плечами. – Но этим миром правят люди, а не божества. И несмотря на всю кровь, все смерти, все жизни, которые мы забрали во имя ее, она по-прежнему охренительно далеко.
– Ближе, чем ты думаешь.
– Клянусь всем святым, если ты скажешь, что она живет в храме моего сердца, мы выясним, может ли кто-то воскреснуть дважды.
– Вообще-то не может, – летописец пожал плечами. – Даже у Матери нет такой силы. Умерев однажды, ты можешь вернуться с ее благословения. Но если пересечешь границу Бездны дважды? Исчезнешь навеки.
– Эта угроза была риторической.
Элиус усмехнулся, затушил сигариллу о стену и спрятал окурок в карман жилета.
– Иди за мной.
Летописец навалился на свою тележку и покатил ее вниз по длинному пандусу с бельэтажа в читальню. Затягиваясь сигариллой, Меркурио наблюдал, как он ковыляет.
– Пошевеливайся, мелюзга! – рявкнул Элиус.
Епископ Годсгрейва тяжко вздохнул и, оттолкнувшись от стены, последовал за летописцем по пандусу в библиотечную обитель. Плечом к плечу они бродили по лабиринту из полок в окружении красного дерева и пергамента. Элиус то и дело останавливался и бережно ставил на положенное место одну из возвращенных книг из тележки. Полки были слишком высокими и заслоняли обзор, а все проходы выглядели одинаково. Вскоре Меркурио безнадежно запутался в них и гадал, как, ради Матери, Элиусу удавалось не