– Надоело отступать, – вздохнул Рубанов. – Где же Суворовы, Потемкины или Орловы? Никогда еще не позорился я перед врагом своей спиной!
– Суворовы, Румянцевы… Я все думаю, отчего мы, русские, так любим воевать?
– Как отчего?! – даже поперхнулся Рубанов. – А что на свете прекраснее войны? Что сильнее всего дает ощущение жизни? – Война! А карты, вино и женщины – это лишь золотая оправа бриллианта войны…
Печальные глаза князя повеселели, когда он обернулся к вдохновенно размахивающему свободной от повода рукой ротмистру.
– Может, вы и правы, мой друг, не знаю, – улыбнулся он. – Ежели нам дано это понять, то лишь перед смертью…
– Б-р-р-р! – передернул плечами Рубанов и натянул повод – лошадь всхрапнула, завертелась на месте, а потом резко встала на дыбы. Справившись с лошадью, наездник похлопал ее по шее, успокаивая. – Князь! Что может быть противнее смерти от старости в собственной постели, на пуховых перинах?.. Умереть приятно в бою, забрав в компанию несколько врагов, чтобы было с кем драться и на том свете – хотя там можно и просто погонять чертей…
Погода снова испортилась. Мелкий и нудный осенний дождь впитывался в не успевший просохнуть гусарский ментик. Ветер усилился. Черные мрачные тучи низко нависли над лагерем. Темнело! Сероватая австрийская грязь чмокала под копытами лошадей. Шумел деревьями редкий лесок. Сидевшие у костра четверо солдат живо вскочили, завидев офицеров.
– Садитесь! – благосклонно разрешил Рубанов. – Кто такие?
– Пяхота мы! – вскинулся маленький конопатенький солдатик с огромными оттопыренными ушами и в длинной, до земли, шинели.
– Пяхота! – передразнил Рубанов, с пренебрежением глядя на солдата. – Сам вижу, что пехтура, а какого полка?
– Дядя, какой мы полк?.. Опять позабыл, – сконфузился солдатик, растерянно оглянувшись на седоусого пожилого капрала, в одной белой рубахе сидевшего у костра.
Тот не спеша поднялся, неловко выронив ложку из крепких рук.
– Шастой пехотный полк его ампираторского величества, – доложил он, недоброжелательно глядя на приезжих офицеров: «Шляются, бездельники, и поесть не дают».
К гусарам подошел пехотный капитан и тихо поздоровался.
– Господа, милости прошу к шалашу, – кивнул куда-то в темноту, стараясь скрыть раздражение от дождя, грязи и непрошенных гостей.
Рубанов, почувствовав его настроение, обиделся, и неожиданно в нем взыграло чувство гордости за себя и свой кавалерийский полк. С пренебрежением, свойственным щеголеватым гусарам и коннице вообще, к другим родам войск, он с язвительной учтивостью отказался, в придачу понизив капитана в звании.
– Извините, господин поручик, и благодарю за столь щедро предлагаемый ужин, но мы спешим-с. – Поворачивая коня, брызнул грязью в пехотинцев.
«В мое бы вас подчинение, – уходя к себе