– Говори: где Федор?
Вонзил в побелевшее Митькино лицо кровью налитые глаза. От синего казачьего мундира потом воняет и нафталином.
– Был он у тебя ночью?
– Нет.
– А это что за кровь возле шалаша?
Нагнулся отец к земле, пунцовая шея вывалилась из-под воротника жирными складками.
– А ну, веди в шалаш!
Вошли – отец впереди, почерневший Митька сзади.
– Смотри, змееныш… Ежели укрываешь ты Федьку, то и его и тебя на распыл пущу!..
– Нету… не знаю…
– Это что у тебя за бурьян в углу?
– Сплю на нем.
– Посмотрим. – Шагнул отец в угол, присел на корточки, медленно расковырял чахлый шуршащий бурьянок и подсолнечные будылья.
Митька сзади. Перед глазами синий, обтянутый на спине мундир колыхается плавными кругами. Через минуту изо рта отца хриплое:
– Ага-а-а-а… Это что?
Босая Федорова нога торчит промеж коричневых стеблей. Отец правой рукой лапает на боку кобуру нагана. Качаясь, прыгнул Митька, цепко ухватил стоящий у стенки топор, ухнул от внезапно нахлынувшего тошного удушья и, с силой взмахнув топором, ударил отца в затылок…
Прикрыли похолодевшее тело бурьяном и ушли. Ярами, буреломом, густым терновником шли, ползли, продирались. Верстах в восьми от станицы, там, где Дон, круто заворачивая, упирается в седую гору, спустились к воде. Плыли на косу; быстро сносило нахолодавшей за ночь водой. Федор, стоная, цеплялся за Митькино плечо.
Доплыли. Долго лежали на влажном зернистом песке.
– Ну, пора, Федя! Эта половина, должно быть, неширокая.
Спустились к воде. Дон снова облизывает лица и шеи, отдохнувшие руки уверенней кромсают воду.
Под ногами земля. Застывшая в темноте гущина леса. Торопливо зашагали…
Светало. Где-то совсем близко ахнуло орудие. На востоке чахло-румяную каемку протянул рассвет.
1925
Путь-дороженька
Повесть
Часть первая
Вдоль Дона до самого моря степью тянется Гетманский шлях. С левой стороны пологое песчаное Обдонье, зеленое чахлое марево заливных лугов, изредка белесые блестки безыменных озер, с правой – лобастые насупленные горы, а за ними, за дымчатой каемкой Гетманского шляха, за цепью низкорослых сторожевых курганов, – речки, степные большие и малые казачьи хутора и станицы и седое вихрастое море ковыля.
Осень в этом году пришла спозаранку, степь оголила, брызнула жгучими заморозками.
Утром, перебирая в постовальне шерсть, сказал отец Петру:
– Ну, сынок, теперь работенки нам хоть убавляй! Морозы двинули, каза́чки шерсть перечесывают, а наше дело – струну поглаживай да рукава засучай повыше, а то спина взмокнет!..
Приподнимая голову, улыбнулся отец, сощурились выцветшие серые глаза, на щеках, залохмативших серой щетиной, вылегли черные гнутые борозды.
Петр, сидя на столе,