7
Все ее поступки сразу же приобрели в моих глазах тот небесный ореол, который мгновенно превращает человека в некое особенное существо, отличающееся от всех остальных. Мне казалось, я читал в ее глазах жажду более высокого счастья, невысказанную тоску, стремящуюся к чему-то лучшему, чем то, что мы находим на земле, к чему-то такому, что при всяких положениях, в которые превратности судьбы и революций могут поставить романическую душу.
…Still prompts the celestical sight,
For which we wish to live, or dare to die.
Ultima lettera di Bianca a sua madre, Forli, 1817*.
*…вызывает небесное видение, ради которого мы жаждем жить или дерзаем умирать (англ.).
Последнее письмо Бьянки к ее матери, Форли, 1817 г. (итал).
8
Пользуясь местоимением «я», автор приводит ряд ощущений, ему чуждых, только ради краткости и возможности изображать душевные переживания; с ним самим не было ничего такого, что стоило бы описывать.
9
В отношении преступлений хорошее воспитание сказывается в том, что возникает раскаяние, предвидение которого ложится грузом на чашу весов.
10
Диана де Пуатье в «Принцессе Клевской».
11
Ибо, если бы вы могли представить себе в этом счастье, кристаллизация дала бы вашей возлюбленной исключительную привилегию доставлять вам это счастье.
12
Вторая кристаллизация отсутствует у доступных женщин, весьма далеких от всех этих романических идей.
13
Это было ее любимое сказочное царство, в котором она воздвигала свои воздушные замки.
14
Эпикур говорил, что умение различать необходимо для обладания наслаждением.
15
Вспомним изречение Бомарше: «Природа говорит женщине: будь прекрасной, если можешь, добродетельной, если хочешь, но будь уважаемой, это необходимо!» Без почтения во Франции нет восхищения, этой первоосновы любви.
16
Quando leggemmo il disiato riso
Esser baciato da cotanto amante,
Costui che mai da me non fia diviso,
La bocca mi baciò tutto tremante.
Когда прочли мы, что его любимой
Был так отраден поцелуев миг,
Он, от меня досель неотделимый,
Затрепетав, к устам моим приник.
17
Эмполи, июнь 1819 г.
18
Those who remarked in the countenance of this young hero adissolute audacity mingled with extreme haughtiness and indifference to the feelings of others, could not yet deny to his countenance that sort of comeliness which belongs to an open set of features, well formed by nature, modelled by art to the usual rules of courtesy, yet so far frank and honest, that they seemed as if they disclaimed to conceal the natural working of the soul. Such an expression is often mistaken for manly frankness, when in truth it arises from the reckless indifference of a libertine disposition,