Итак, начальные строки стихотворений Николая Рубцова задают тон, определяют самой своей обособленностью значащие паузы и «углубленный звук» его поэзии. В них есть и то слияние естественности и искусности, которое составляет исходную основу подлинного стиха. Наконец, каждая из приведенных строк предстает как неповторимое движение, как собственно рубцовский поэтический жест, который внятен читателю, в той или иной мере вошедшему в мир поэзии Николая Рубцова.
Но как же создаются эти поэтические «жесты»? Ведь почти все приведенные выше зачины представляют собой предельно простые «сообщения», выраженные в предельно простой форме: «Я уеду из этой деревни»; «Мне лошадь встретилась в кустах»; «Седьмые сутки дождь не умолкает»; «Высокий дуб. Глубокая вода»; «Не было собак – и вдруг залаяли» и т. д.
Все дело, по-видимому, в том, что обособленность этих строк, связанная с «углубленным звуком» (тут надо вспомнить также, конечно, и об уже отмеченном слиянии естественности и искусности, и о многозначительной паузе – как бы осмысленном молчании после строки, – и, в конце концов, о ритме, о стиховой интонации вообще), пробуждает в них, в этих строках, некое внутреннее свечение.
Вполне понятно, далее, что каждая такая строка раскрывает весь свой смысл лишь в связи с зачинаемым ею стихотворением в его целостности; она существует не сама по себе, но как «пролог» стихотворения.
И оказывается, что именно простота, даже, если угодно, элементарность заключенных в этих строках «сообщений» оборачивается глубокой содержательностью особенного характера. Да, именно «элементарность» внешнего смысла побуждает как бы заглянуть вглубь:
Я уеду из этой деревни…
Короткий день. А вечер долгий.
В горнице моей светло.
В этих – и других подобных – строках «предмет», в сущности, не изображается; они в самом деле «живут предметом». И простота строк выявляет, обнажает эту их напряженную внутреннюю жизнь. Словом, простота здесь вовсе не проста.
Нельзя не отметить, что у Николая Рубцова есть стихи, зачины которых с внешней точки зрения более «образны» (я беру первые строки, также составляющие самостоятельные предложения):
Меж болотных стволов красовался
Восток огнеликий…
В полях сверкало. Близилась гроза.
Вода недвижнее стекла.
Размытый путь. Кривые тополя.
И т. п.
Но, по моему убеждению, эти зачины менее удачны. Внешняя изобразительность заслоняет здесь внутреннюю жизнь стиха. Николай Рубцов одерживает безусловную победу там, где его слово не изображает мир (и в то же время вовсе не уходит в субъективность души), а в самом деле живет им, преодолевая границу между миром