И наше судно «Ворошилов»
Блеснуло буквами «Вергилий»
«Только тех, с кем улыбку начала дня…»
Только тех, с кем улыбку начала дня
Разменял на весёлое небо златое,
В темноте усади у большого огня
И рассказывай детям простое-простое.
Что корням дотянуться до влаги – урок,
А листва из дождя будет радугу делать.
Где кончается лес, где у леса порог,
И кто весь белый свет красит в цвет этот белый?
И пока по земле добредёшь до воды,
И когда всё поймёшь и про цвет и про запах,
Кто-то тихо придёт на невидимых лапах
И отмоет лицо от вчерашней беды.
И пращу распахнуть, чтобы горы камней
Так травой обросли, как старинные горы.
И коней распустить, не высчитывать дней,
Слышать, лето ушло, и не знать, в год который
«Здесь случается прошлое, здесь я встречаюсь с собою»
«По дырявой воде до немытой дороги…»
По дырявой воде до немытой дороги
Под нечёсаным небом горбатой грозы
От молочных болот до причалов безногих
Между криками сов там где лисы борзы
Вдоль разбитой ограды сгоревшего сада
Сквозь туман паутины цветное бельё
В старый дом где постель заросла виноградом
Хлев травой-муравой двор житьем и бытьём
В день восьмой понедельник нежданно-негада…
Со слезою блестящей как глаз на блесне
Под забытый напев племенного обряда
Всех родных и живых ты увидишь во сне
И рванёшься на запах цветущего сада
С отражением солнца столкнувшись в окне
«Вдали промчался катер пробкой винной…»
Вдали промчался катер пробкой винной,
а подо мной прилив волною длинной,
я в Борнмуте, где с окнами над морем
под крики чаек, шум прибоя сплю,
из воздуха и слов стихи леплю.
А дочь моя поёт в церковном хоре.
Колокола, аббатству век десятый,
большие камни, от дверей правей
нарциссы жёлтые стоят толпой лохматой
у этой церкви голубых кровей.
Всё то же здесь. И время не течёт,
оно, как воздух осени, густеет,
И можно, дверь открыв своим ключом,
перешагнуть в столетие левее.
Я вырос из истории другой.
С монгольским игом и советской властью,
еврейским гетто, плачем за стеной,
и как примерить счастие к несчастью?
Да, всё пройдёт. Но, проживая век,
всегда во что-то верит человек.
Он, выбрав символ – мирную голубку,
придумал и стихи и душегубку.
Пока в себе раба и господина,
молясь во имя и отца и сына,
мы будем человечиной кормить,
то ни прощать не сможем, ни любить.
Всё разбивая, рвёмся на чужбину,
в разбитом мире можно заменить
осколки и свою сложить картину.
А можно и разбить