О, по-моему, ей надоело делать мне знаки…
Наверно, мне следовало как-то отреагировать, позвать или махнуть в ответ, что ли… Но вроде бы она совсем не обиделась на мое равнодушие.
А солнце уже в зените.
Ее тень на сверкающем песке похожа на узкий и глубокий провал в земле.
Вот она, стоит у самой воды, ее волосы подобраны и аккуратно уложены, на ее запястье золотом поблескивает браслет… то ли слоновой кости, то ли пластмассовый. Вот она, сцепив руки за спиной, делает шаг навстречу волне и тут же поднимается на цыпочки.
Солнце блещет и миллионами бликов рассыпается на поверхности моря.
Эта сияющая мишура напоминает мне толпу на стадионе… или, скорее, тот фильм о фосфоресцирующих бактериях, что показывали нам на занятиях по биологии. Как каждый микроскопический червячок-зритель, участвующий в общем движении скопища людей, как каждая отдельная бактерия, чутко отзывающаяся на малейшее изменение температуры, любая точечка света показывается ровно на одно мгновение, а затем погибает, чтобы вновь возродиться со следующей волной. Мириады крошечных огоньков ослепляют, их оранжевый блеск затопляет мой мозг. Они проникают в меня через уши, рот, нос, глаза… В ушах стоит звон, сухой воздух наполняет ноздри чем-то паленым, напоминающим пороховую гарь, красно-желтые блики вспыхивают у меня в голове, словно звезды в планетарии. Говорят, что слепые от рождения обречены всю свою жизнь видеть только красную пустыню – наверно, это очень похоже на то, что сейчас вижу я.
Я весь вспотел, испарина по бедрам уже течет ручьем, майка намокла, и ее прикосновения холодят кожу.
Слева от меня стоит мольберт с натянутым холстом, рядом валяется коробка с красками, от которой за версту разит маслом. Даже вид этой коробки вызывает тошноту. Море играет всеми цветами, соперничая по пестроте с палитрой художника, но вряд ли все мои краски, органические и минеральные, могут быть мне чем-то полезны. Вода чиста и прозрачна, она словно растворяет любую грязь; на поверхности среди бликов и солнечных зайчиков вырисовываются темные листья водорослей.
Охряной сгусток, который я по ошибке выдавил из тюбика, уже совсем засох и растрескался.
Между тем девушка продолжает торчать на берегу: теперь она развлекается, делая пяткой ямки в сыром песке.
А, наконец-то вспомнил: за завтраком она сидела за соседним столиком, мы даже перебросились парой слов.
– Ты не в курсе, здесь не сдают напрокат «A.B.’s»[1]? И еще мне надо по-быстрому разменять пятьдесят баксов. Может, спросить у администратора?
Она запросто подсела ко мне, жуя на ходу грейпфрут. Я помотал головой, но не произнес ни слова: объелся дыней и папайей и чувствовал себя не лучшим образом.
Солнце уже поднялось, и весь ресторан, от пола до потолка, был залит светом. Униформа официантов, розовые полотенца, белокурые волосы и крашеные ногти какой-то иностранки в очках, белозубый оскал старика, что сидел перед нею и держал во рту кусочек бекона, инкрустации из малахита и кораллов, отражение кофейной глади в чашке, тарелки, листья салата-латука – все, вплоть до мельчайшей крупицы сахара на скатерти, буквально излучало сияние.
– Да мне и мотоцикла было бы довольно… Я снова покачал головой. Становилось все жарче, запах перегретого масла тек и обволакивал; я боялся даже открыть рот.
В этот момент к выходу потянулась группа: все сплошь старичье, шеи раздуты, кожа в пятнах, волосы выкрашены во все возможные цвета солнечного спектра. Застоявшийся воздух всколыхнулся, и меня обдало новой волной маслянистых ароматов.
Дыня была приторной, а папайя по вкусу напоминала ежевику.
Откуда-то в зале появилась белая собака с висячими ушами. Она спокойно пересекла помещение ресторана, презрела кем-то протянутую сосиску, вышла и развалилась у кромки бассейна.
– Вообще-то я намеревалась снимать тут пейзажи…
Она сняла с плеча фотоаппарат с телеобъективом, навела на меня и два раза нажала на спуск.
– «A.B.’s» здесь нет, – наконец изрек я, – но вроде бы есть багги. Лучше узнать у администратора, я не знаю, остались ли они еще…
Когда я выполз на пляж, она уже вовсю ныряла. Я установил мольберт, натянул холст… но карандаш выскользнул из потной руки, и я опустился на песок. Пальцы склеивались от сладкого дынного сока. Желание что-то писать меня покинуло, я забрался под зонтик.
Не знаю, заметила ли она меня, но через мгновение ее надувной матрас коснулся берега, и девица принялась подавать мне знаки рукой…
Вот она идет по песку к своему зонтику. Слегка наклонив голову, она смотрит, как за нею тянется