9. Папиросный дым.
Были – красные пачки папирос «Прима», были – коробки «Казбека» с лихо скачущим всадником в папахе и бурке на фоне снеговой горы, пачки «Памира» – вооруженный альпенштоком восходитель стоит перед вершинами, но чаще всего, вытеснившая потом всех новинка – пачки сигарет «Беломорканал» с картой схемой – синяя нитка канала через розовое прстранство страны от Москвы до Белого моря.
Сразу же после окончания первого ленинградского медицинского института отца мобилизовали в первую дивизию НКВД, несшую охрану канала. Про канал этот бытовал мрачный и недалекий от истины анекдот: на одной стороне его копали те, кто рассказывал политические анекдоты, на другой – те, кто их слушал.
Нет, то не была ностальгия, просто сигареты эти нравились ему больше других, и благодаря длинным полым бумажным гильзам крошки табака не попадали в рот, как это бывало с «Примой».
В среде воинов НКВД процветало взаимное доносительство, то и дело кого-то арестовывали и объявляли «врагом народа» за неосторожное слово. Слова как никогда явили свою смертоносную силу, и люди старались вообще избегать их: однажды ему пришлось целые сутки ехать из Ленинграда в одном купе с офицером НКВД и целые сутки они молчали! Поговорка «Слово – серебро, молчание – золото», устарела: слово не было серебром, оно пахло смертью.
– Никогда я не говорил о политике, ни с кем, слышу кто-то начинает, встаю и сразу ухожу, а наутро в спецотдел вызывают, и у тех, кто говорил спрашивают, он присутствовал? – нет… Только потому и выжил. А однажды все же приехали арестовывать, но в тот день стало известно, что арестовали Ежова, и все отменилось!
Обстановка была тягостной, и отец постоянно подавал прошения о переводе его в Ленинград, где жили жена и дочь. Перевели перед самой войной. Так он и попал в Ленинградскую Блокаду. Но даже во фронтовых блиндажах и землянках морально было легче: в обычных строевых частях люди не боялись многое говорить, здесь были надежные друзья, которым можно было верить, которые не побегут тебя продавать.
А до Блокады, до лагерей Беломорканала, были годы сиротских скитаний, ранняя гибель родителей, страшные картины геноцида армян и унижение все потерявших беженцев. Но обо всем этом говорить было нельзя: Турция почти дружественное государство, расскажешь о лагерях – сам туда попадешь, а если о войне, то только о подвигах, а не о страданиях и неисчислимых бессмысленных жертвах…
Зато можно было курить «Беломор», и он курил и курил, будто пытался сжечь в табаке тоску невысказанности. И все беды, потери, страдания обращались в дым, в упрямое неверие никому и ни во что. И в комнате часто стояли эти синие облака, расползались, струились, волокнились, растворялись, и я вдыхал этот жестокий дым неверия, ибо в медицине еще