Надо отдать ему должное, играл он очень хорошо. Даже пьяный. Масяня и я играли средне. Бог особенно несправедлив при раздаче талантов.
Масяня говорил без умолку. Речь его трудно воспроизвести, даже не буду пытаться, потому что это была болтовня ни о чем… с множеством междометий…
То не угроза и не дума…
Ну да, Масяня усердно подтрунивал над Кипом. Не щадил ни его внешнего вида, ни его происхождения, ни скромных научных успехов, но делал этот так осторожно, деликатно, даже до подобострастности, что получалось, что он не подтрунивает, а сыпет и сыпет комплименты… как будто пену взбивает. И гладит и лижет своего закадычного дружка или повелителя.
В восемь часов закончили пульку…
Масяня отыгрался, а мне пришлось заплатить Кипу пятерку, которую тот с удовольствием спрятал в карман шорт. Самодовольно похлопал себя по длинным худым бедрам… потом как будто вспомнил что-то важное… пробурчал: «Саня, друг, оставь нас с Димычем наедине, у меня к нему разговорчик есть… интимный, бля… пойди, потанцуй».
Масяня ревниво сверкнул влажными карими глазами и подчеркнуто медленно начал натягивать на ноги свои, тогда только недавно появившиеся у избранных «блатных», шикарные японские кроссовки. Надел свежую тельняшку, хмыкнул презрительно и исчез.
Я не знал, что Кипу было от меня надо.
Не успел поразмышлять на эту животрепещущую тему, потому что Кип вдруг схватил меня сзади за длинные, по моде, волосы и приблизил мое лицо к своей безобразной роже, похожей на поржавевшую и бородатую Луну.
Неожиданно я понял, что он смертельно пьян… или нет, не пьян… а впал в состояние делирия, или, как его тогда называли, «белочки».
Обезумел. Очумел. Слетел с катушек.
Таким я его еще не видел. Грубоватым, пошлым и агрессивным он был всегда. Но до сих пор держал себя в рамках приличия. А тут… может спирт так на него подействовал… или количество перешло в качество – пили мы без передыха две недели подряд. Все, что могли купить в гадком магазинчике по дороге в Гудауту. Портвейн… алжирское… водку. Кип пил раза в три больше, чем я и Масяня вместе взятые. И курил по три пачки местной Примы в день.
По вискам его катились капли пота, трясущийся рот был похож на трещину в скале, в которой живет саблезубый тигр, глаза покраснели.
В его правой руке я заметил опасную бритву.
Кип поднес лезвие бритвы к моему горлу, почесал ею мне кадык, скорчил зверскую рожу и просипел: «Ты, Димыч, сейчас пойдешь к нашим соседкам, и уговоришь одну из них взять у меня в рот. Сейчас, ублюдок. Иначе я вас всех порежу. И не вздумай кого-нибудь на помощь звать, сука… распорю брюхо и собственные кишки жрать заставлю. На уговоры даю тебе полчаса. Ну, что уставился… вали…»
…
Я, как тот чеховский землемер – такого реприманда не ожидал…
Читатель наверное хочет, чтобы я выбил каратистским ударом бритву из лапы осатаневшего баскетболиста и связал его подтяжками… или… убил бы Кипа тумбочкой… в целях самозащиты. И суд меня бы оправдал