Но оставим все эти «если бы да кабы» и окунёмся в самую что ни на есть реальность, к тому же я совсем недавно пришёл к выводу, что субъективная реальность на самом деле вполне может являться как раз таки и объективной – и наоборот. Вот, например, я живу один, и это объективно, но субъективно: нас в этом доме двое, а именно: я и одна обыкновенная муха – и очень даже реальная, уточняю, потому как последнее время стало модно использовать эпитет «нереальная», то есть такая невообразимая, раскрашенная помадой и расфуфыренная муха, в юбочке с кружевами и оторочками. Нет, моя муха достаточно вообразимая, чтобы я вам её описал: чёрное мохнатое существо неопределённого пола, с крылышками, глазками, лапками и задницей, и больше особых примет она не имеет. Хотя, стоит внести поправку, что помимо мухи в квартире моей пребывают или приходят погостить – не знаю точно – немногочисленные, но сильно отожравшиеся тараканы, но так как дома у меня – за отсутствием знаковой пищи – они так разжиреть не могли, я склоняюсь к мнению, что тараканы эти соседские; и поэтому вносить их в реестр жильцов своего логова я не намерен.
Что же касается заветной мухи, то я о ней и не говорил бы вовсе, если бы она так не старалась склонить меня к обратному. Сначала я думал, что муха это просто напросто являет собой образец абсолютной глупости и не способна найти выход на улицу, чтобы искать место для проживания получше, чем моя холостяцко-аскетская лачуга. Но позже едва знакомые дамы и некоторые давно известные мне женщины, единогласно (фыркая носиком) выводили из этого случая, что муха влюблена в меня самым настоящим и до тривиальности банальным образом. На что я как мог отбрыкивался и крутил в разные стороны головой как будто речь шла о государственном долге как минимум, но вскоре и сам, за неимение других объяснений, принял это гипотезу за основную. А как по-вашему ещё мог я объяснить, что муха не давала мне не минуты покоя? За всё время этого зоофилического романа я толком не посмотрел ни одного прекрасного фильма – из разряда тех, что я предпочитаю, – не прочёл ни одной душераздирающей книжки, – говорящей о моём незыблемом вкусе, – короче говоря, не жил нормальной жизнью вот уже как три месяца и двадцать два дня.
Но сегодня, глядя на этот маленький трупик, плавающий в грязной сковородке с водой, я не могу не уронить несколько жалких слезинок в память о былой любовнице. Конечно, я уронил бы себя в ваших глазах, если бы разнылся совсем или не проронил ни капли, но всё дело не в общественном мнении, а действительно в чувствах – чувствах и загадках, которыми облеплено это мокрое дело. Ведь как постичь, что сподвигло её совершить столь опрометчивое самоубийство – а это несомненно было самоубийством, – когда я в свою очередь не удостаивал её официальным