Кажется, к концу месяца это начало доходить и до бабки. Если считать в клепсидрах, на принятие этого факта она затратила не меньше 20 000 продуктивных переворотов.
То же самое, что 20 000 раз сказать песку:
Нет, не теки, остановись, постой!
Не теки, не теки, не теки…
Куплет совершенно в духе Степана Гиги, которого мы с бабушкой часто слушали вместе.
Мы продолжали наше общение, невзирая на слезы, крики и угрозы сдать меня в милицию. Изредка я деликатно напоминал бабуле, что я – единственный человек на Земле, пришедший в ее дом, чтобы готовить ей еду. Кроме меня, не было больше никого, кто смог бы и накормить ее вкусненькой тыквенной кашкой, и прочитать на ночь статью Мирче Элиаде про похоронные ритуалы – то, что ее больше всего должно интересовать.
Бабуля это поняла.
Ночами она часто вопила, что умирает. Однажды это было так.
На крик я сбежал на первый этаж, повключал всюду свет. Бабка вертелась на кровати, комкала простыни и шипела, точно выпускала из себя демона. Меня всегда привлекали такие зрелища. Скажу вам, на этот раз было на что поглядеть.
Наконец бабка обессилела.
«Не могу», – сказала она, переводя дух.
«Чего не можете?» – спросил я.
«Умереть не могу».
Я пожал плечами и пошел досыпать.
Наутро бабка переменилась. Когда мы завтракали, она сказала, что ночью ей было дано откровение. Я поинтересовался, какого рода это откровение и чего оно касается.
«Ты не человек!» – ответила она.
«Не человек», – согласился я.
Бабушка моей капитуляции не ожидала, поэтому даже растерялась. Наверное, полагала, что я буду отпираться и отбрехиваться, да убеждать ее в противоположном. А так моя реакция даже навеяла ей страх, потому что одно дело называть своего внука чертом и совсем другое – узнать, что твой внук и вправду черт.
Она пояснила, что я уже как бы не человек, но и не антихрист. Дескать, высшие силы послали меня приготовить ее душу к страданиям адским. Я подтвердил, что на самом деле являюсь определенной разновидностью нелюди, готовящей предсмертников к переходу.
Такой поворот внес в наши отношения нечто новое. Бабка смирилась с моим присутствием. Более того, теперь нелюдь с клепсидрой не вызывал у нее панического желания зарыться в перины и затаить дыхание, как это было раньше. Такие перемены я мог только приветствовать, ибо это был путь к принятию фактов.
Еще несколько дней бабка всячески адаптировалась к идее моей потусторонности. Наконец в один дождливый, камерный по настроению вечер – это было начало апреля – она начала понемногу рассказывать свою жизнь.
Мои дни в Хоботном были похожи один на другой.
Я готовил еду. Стирал бабушкино белье, крахмалил постель. Гулял за селом. Изучал остатки колхозных конюшен – за километр от Хоботного, посреди поля, заросшего полынью.
Познакомился