Двери вокзала распахнулись и на улицу вышли солдаты. Толкачёв затаил дыхание. Солдаты конвоировали двоих офицеров. Капитан и подполковник. Лица бледные и растерянные. Подполковник споткнулся о порог и едва не упал.
– Господа, господа, подождите…
– Кончились господа. Давай, топай.
Подполковник водил глазами по суетившимся вокруг людям, словно силился понять, почему всё это происходит с ним, а не с ними, и шептал:
– Это же неправильно… неправильно…
А люди шли мимо, словно ничего не понимали, или не хотели понимать, а может и в самом деле не понимали, и уж точно не хотели стоять рядом с этими двумя офицерами, смотреть по сторонам и силиться понять, почему это происходит с ними.
Долговязый конвоир ударил подполковника прикладом в спину, он снова едва не упал, но уцепился за плечо капитана, устоял. Конопатый метнулся к старшему конвоя.
– Фомин, куда ведёте?
– Та за церкву, – лениво протянул старший.
– За церкву? Ну так я после подойду? По три червонца за каждого, нормально?
– Та нормально. Только поспешай, желающих уже понабралось, – и прикрикнул на подполковника. – А ну шагай. Нечто нам с тобою до утра тут дурковать? Там и другие ждут.
– И шинели пусть снимут. Слышь, Фомин? И сапоги тоже, – засуетился конопатый. – А то потом с их стаскивать – мороки не оберёшься.
– Та сымут. Велю – и сымут.
Конопатый вернулся к мосткам, усмехнулся, глядя Толкачёву в глаза.
– Ну, чего надумал?
Толкачёв почувствовал дрожь в пальцах, в душе назрел и потянулся наружу протест. Вот они новые веянья, новая власть… Захотелось крикнуть: что же вы делаете! Но понимание собственной беспомощности перед вооружёнными солдатами затыкало этот крик, и только стыд отражался на лице красными пятнами. Но от стыда нет никакой пользы. Толкачёв сжал зубы и представил, как путейцы сдирают с тел расстрелянных эти шинели, эти сапоги, и по утру несут их на вокзал. И если сейчас он надумает, то на следующей станции, его, скорее всего, поведут под таким же конвоем, а потом эту самую шинель уже другие путейцы будут раскладывать на других мостках. И другой человек будет, как и он сейчас, стоять над ней и думать: купить, не купить. А потом история повторится вновь.
Толкачёв закашлялся, подавившись своим откровением. Какой путь проделала эта шинель, на скольких мостках побывала?
– Нет, – отказался он. – Дорого.
– Ну, гляди, – конопатый вздохнул разочарованно.
– Правильно поступили, – услышал Толкачёв тихий голос.
У выхода на перрон остановился невысокого роста мужчина. На вид ему было под шестьдесят. Редкие седые волосы зачёсаны назад, щёки на скулах провисли и казались дряблыми, уголки губ опали. Но глаза были живыми – немного уставшими и поблекшими, но живыми. В левой руке он держал