На занавески было тоже не нужно, и Дима мгновенно вскочил! А швабра будто бы ждала, и об пол с маха громыхнула так. Что появился любопытный папа и попытался без подсказок угадать, что тут могло произойти: падение космического тела? Землетрясение средней руки?..
Ответила мама: – Не смешно! – сказала она. Юмор – это хорошо. Но не в данный исторический момент. И, показав на лужицу, на только чуть примятые занавески и на нисколько даже не поцарапанную швабру, вдруг заявила, что это не уборка, а неизвестно что! Что она за сыном просто не успевает. И не мог бы папа на какое-то время эту сверх активность на себя отвлечь.
Папа ответил, что – конечно, что это его долг! И, чтобы маму не отвлекали больше ничто и никто, увлёк Диму на кухню.
На кухне места было много тоже, Дима уже примеривался пробежаться до окна. Но папа не позволил. Сел сам, усадил напротив Диму, и вместо того, чтобы заговорить о чём-то весёлом, вдруг предложил подумать.
О чём? Хотя бы, о ведре: оно ведь не само?.. О той же глупой швабре. И о маме: любит её Дима, или только лишь так говорит.
А Дима маму любил. И если о швабре можно было поспорить, то с мамой было ясно до конца, и Дима соскочил со стула! Но папа снова удержал. Сказал, что – да, он верит, Дима маму любит. С трудом, но допускает – швабра под ноги сама. Но что ему подумать про вчера? Ведь мама Диме ясно объяснила, что в мешочке пылесоса, кроме пыли, ничего. А Дима? В пылесборник всё-таки залез, рассыпал пыль. И пусть кому-то о вчерашнем неприятно, но уж раз заговорили, пусть Дима как-то папе своё поведение объяснит.
И это ещё папа не знал, как они с Вовкой на днях поиграли в трубочистов! – порадовался, было, Дима за папу. Но радости не получилось. Изнутри, из середины. Где ничего быть не должно! Беззвучно, но противно-препротивно, непонятно даже, кто, напомнил, как вчера перед сном Дима не хотел чистить зубы, а мама его терпеливо ждала. Как на днях, хотя его просили этого не делать, Дима накрутил будильник.
Тот, изнутри припомнил всё: как с Генкой ели снег. Пусть не вчера, пусть не вчера, но ели, ели!.. Как затем у него покраснело горло, а мама. Вместо того чтобы поставить кого следует в угол, уложила Диму на диван, стала с ложечки кормить малиновым вареньем. А ещё была сосулька в кармане пальто, а ещё!..
Внутри вдруг стала будто бы заноза, Дима даже замотал головой. Но это неизвестно что не отставало. Зловредно напомнило про мокрые ботинки и штаны, про то, как Дима, ещё летом, влез в мазут, а мама затем оттирала его керосином…
Становилось всё хуже, всё хуже – не хватало только заплакать! И Дима, зажмурив глаза, чтобы слезинки всё же не скатились, спросил: «Папа, это что?..»
И папа улыбнулся – как будто всем тут хорошо, как будто никого тут изнутри и не грызут! А затем взял сына за плечи, и, посмотрев в его глаза, ответил, что это к Диме постучалась совесть.
Обыкновенная, она у всех. У папы, и у мамы.
Свою же Дима до сих пор не слышал потому, что до сего момента та была малюткой. А теперь, как папа понял, подросла, заговорила. Так что, хочет Дима этого, или не хочет, а всю остальную жизнь ему придётся жить теперь с ней.
Жить непонятно с кем внутри Дима не хотел, хотел только с папой и мамой. Но папа ответил, что сделать ничего уже нельзя. Конечно, вдвоём им будет не просто!..
– А как?..
– А так: Захочешь обмануть кого-то! И не можешь. Потому что – совесть. Не даёт. Допустим, что-то у кого-то слабого отнять! Не сможешь тоже. Пообещать – не сделать: кажется, легко? А не получится, не выйдет, потому что совесть – снова…
С ней трудно, папа знает, но она нужна. Задумал что-то – совесть тут же скажет, что в твоей задумке хорошо, укажет пальцем, где не очень. Ведь мама с папой рядом не всегда, а совесть, она – вот. Не ясно что? Подскажет, объяснит. Что можно делать, а чего не делать. Как лучший друг, с тобой поговорит.
…Да обо всём: хотя бы о прыжках с забора!
Но о прыжках с забора изнутри молчало. Дима даже специально слез со стула, помахал руками. Но внутри молчало. Не кололось, не кусалось – ни единого словечка. Почему?
– Возможно, потому, что совести эта тема не интересна? – предположил папа. Решила, что Дима не маленький, с вопросом о заборе справится сам. Да мало ли! Для первого раза не хочет показаться надоедой, ведь она, в конце концов, не нянька.
И в то же время далеко не отойдёт. Порой о ней забудешь, только-только что-то там надумал! А она и тут. И так тебя закрутит, примется стыдить!..
Зачем ей это надо? А затем! Чтобы заставить тут кого-то ещё раз подумать. Хотя бы всё про тот же пылесос. Ты только-только, чтобы внутрь него залезть, подумал! А совесть тут, как тут, с вопросом: «а как отнесётся к этому мама?» И не говорила ли она что-то по этому поводу раньше: вспомнил, говорила? Вспомнил? Вот затем и совесть: предостеречь, не дать чего-то натворить. Чтобы потом не стыдно было жить.
– Понятно? – спросил папа.
– Ага…– кивнул Дима. И пусть понятно было не до конца и не всё, но раз – папа… И, наверно,