Прошло два дня после первого удара хлопушки. Сцена, описанная в предыдущей главе, была отснята с колоссальным успехом, несмотря на постоянные требования друг к другу обоих авторов. Первый придирался к мельчайшим недочётам, второй же тактично тормозил процесс по личным соображениям. Зато, видя неподдельный талант режиссёра и полное погружение в процесс автора сценария, вся съёмочная группа смирялась с их упорством, соглашаясь со всеми советами и замечаниями. Кристина Казакова с лёгкостью поверила, что автор книги изначально планировал исполнять главную роль, и не обращала особого внимания на редкие, но неожиданные ошибки партнёра, которые побуждали режиссёра с понимающей ухмылкой давать команду к повтору сцены.
Объявили перерыв. В кафе телецентра, окружённом штативами и гримёрами, актёры разминались после беготни по студиям. Кристина внимательно слушала наставления Чопарева, поглаживавшего усы от беспрерывного прилива вдохновения. На девушку издалека поглядывал исполнитель главной роли, то и дело выходя из-за столика, за которым сидел ещё один человек, ровесник Балагурова.
Антон Лисицын был почти единственным опытным актёром из набранного состава. По крайней мере, сам он был в этом уверен. Он снимался аж ещё в одном фильме, и этот факт своей биографии красовался в статьях о великой карьере Антона в его мечтах. Этот хвастун воплощал в себе дедовщину актёрского состава. Играл он при этом эпизодическую роль или, как он сам её называл, главную роль второго плана.
Лисицын почёсывал густую щетину, похлюпывал горбатым носом и с любопытством смотрел на новичка-сценариста, который в это время что-то говорил самому себе, стоя в стороне.
– Когда не любишь, замечаешь все недостатки. А когда полюбишь, ты никогда о них не узнаешь, – шептал исполнитель главной роли.
– Что ты там говоришь? Всё равно всё слышно, иди сюда! – крикнул Лисицын.
Балагуров вернулся к столику.
– Поздравь меня, Антоха, я…
– Балбес. И в кого?
– В Настю, – улыбнулся Ваня. – С греческого: «воскресающую».
– Ясно. Полетела ласточка на небо, а оказалось, там фонарь. Причёска безвкусная, глаза обычные…
– Эй, чего не знаешь, того не говори! – перебил Иван. – Таких глаз моё сердце ещё не видело даже в фильмах. Все экранные миражи пропадают перед этим оазисом душевной красоты. А длинные распущенные волосы – это всегда билет на поезд к моему сердцу…
– Ладно, распущенное сердце железных дорог! Сейчас следующий дубль снимать будем.
– Нет, ты пойми! – Балагуров с азартом вернулся к столику и буквально напал на Лисицына попыткой всё объяснить. – У тебя бывало такое чувство, когда ты краем глаза замечаешь девушку и начинаешь представлять, что она самая красивая, и ты боишься на неё взглянуть, потому что тогда она через секунду окажется обычной? А здесь,