Так много вопросов, но при этом ей не хватало смелости заговорить. Да и незачем: мать не слушала. Она смотрела на брошку с таким лицом, какого Элиза никогда не видела прежде.
– Эта брошь мне дорога, – наконец произнесла она. – Очень дорога.
Мать сунула горшочек в руки дочери, словно больше не в силах была к нему прикасаться.
Горчичница была покрыта глазурью, гладкая и прохладная на ощупь. Элиза не знала, что и ответить. Брошь, странное лицо матери… все было так неожиданно.
– Ты знаешь, что это, Элиза?
– Брошь, мама. Я видела такие на богатых дамах.
Мать слабо улыбнулась, и Элиза подумала, что, видимо, неверно ответила.
– Или, может, кулон? Без цепочки?
– Твоя первая догадка верна, Элиза. Это брошь, особая брошь. – Она сжала руки. – Ты знаешь, что находится за стеклом?
Элиза взглянула на узор золотисто-рыжих нитей.
– Гобелен?
Мать снова улыбнулась:
– В некотором роде, но он сплетен не из нитей.
– Но я вижу нити, они перевиты вместе, так что получилась веревочка.
– Это пряди волос женщин нашей семьи. Моей бабушки, моей прабабушки и так далее. Это фамильная драгоценность, она называется брошью утрат.
– Потому что ее надевают только по утрам?
Мать погладила кончик косы Элизы.
– Потому что она напоминает о тех, кого мы утратили. Тех, кто жил до нас и сделал нас теми, кто мы есть.
Элиза серьезно кивнула, интуитивно понимая, что ей оказано особое доверие.
– Брошь очень дорого стоит, Элиза, но я так и не смогла ее продать. Я вновь и вновь становилась жертвой собственной сентиментальности, но это не должно тебя остановить.
– Мама?
– Мне нездоровится, дитя. Когда-нибудь ты станешь заботиться о Сэмми и о себе. Возможно, брошь придется продать.
– Ах, мама, нет…
– Возможно, придется, и решение принимать тебе. Не позволяй моей сентиментальности мешать тебе, слышишь?
– Да, мама.
– Но если придется ее продавать, будь осторожна. Ее нельзя продать официально, записей не должно остаться.
– Почему?
Мать посмотрела на нее, и Элиза узнала этот взгляд. Она сама не раз глядела так на Сэмми, когда решала, стоит ли быть предельно откровенной.
– Потому что моя семья узнает. Они заявят, что ее украли…
Элиза лишь молча подняла брови. Семья матери, как и ее прошлое, была редкой темой для разговоров.
– …якобы украли, милая Элиза, потому что она моя. Мать подарила ее мне на шестнадцатый день рождения, брошь много лет принадлежала моей семье.
– Но если она твоя, мама, почему никому нельзя знать об этом?
– Узнают, что продали брошь, – узнают и наш адрес, а этого нельзя допустить.
Она взяла Элизу за руки. Глаза матери были широко раскрыты, а лицо побледнело от усилий.
– Ты