Помечен был весь центр: не только площадь, где соборы, но и улицы, добирались точки даже до вокзала. И это не граффити, они в городе культивируются отдельно, находятся под присмотром: для них выделена целая (узкая, в центре) улица с глухой длинной стеной, на которой их делают, отчего там всегда сильно пахнет ацетоном – организованные граффити. Но город маркировали именно голубыми точками: небольшими – как если перпендикулярно приставить кисть шириной в два-три пальца к стене и провернуть ее на 180 градусов. Цвет – типично городской, таким там много что красят (люки водопровода, например). Хороший голубой, мягкий.
Как все метилось? Вероятно, соотносясь исключительно с желанием сделать это именно в этом месте. Но как таскать с собой краску и кисть, чтобы не испачкаться? Сколько раз за прогулку возникает такое желание? При каждом ли выходе в город? Это один человек, несколько? Но будь их несколько – и весь Гент был бы в горошек. Или же точками маркируется только определенное желание, причем сильное? Как бы то ни было, главное именно в том, что реализуется некое желание: по крайней мере, желание поставить голубую точку в таком-то месте. А город оказывается местом присутствия (и возникновения) этого желания и дополнительно связывается им. Возникает и некоторый зазор неведения: что же это такое? Только хорошие штуки содержат неведение как часть себя.
Если соединить эти точки линиями, то нарисуется какая-то схема, тоже иероглиф и по факту какое-то животное. Можно считать, что в Генте завелся новый зверь, который и метит стены. Возможно, именно барашек так представил себя в 2014-м. Это как созвездия. Звезды соединяли линиями – получались некие фигуры: Козерог, Волк, Овен, Большая Медведица, Гончие Псы. И если правильно соединить эти гентские точки, то барашек и выйдет. Нет, это не утверждение, но так может происходить.
Но кто знает о жизни, например, бабочек или стрекоз все – чтобы всерьез, с пониманием их чувств? Не говоря уже о мелких букашках в траве или о тех, кто живет под дерном. Они появляются, живут себе и исчезают неведомыми. Почему бы и мыслям такого же малого размера не быть мелкими зверьками, рыбами, насекомыми (да тараканами, например). Но в каком облике там будет существовать категорический императив? Это уже точно натяжка и метафора, но только граница размыта: где тут одно, где другое? Что мы знаем о жизни землероек, чтобы не считать это знание аллегорией и метафорой? Что тут может быть известно точно, словами какого языка, соотносящимися с каким веществом, с его понятиями, узлами и действиями, можно сообщить, что происходит в реальности?
Понятия, узлы и действия фактически тоже будут зверями, о них можно говорить как о зверях, рисовать их: все примется взаимонастраиваться. Классификация нарастает, постепенно забирая в себя весь мир – мелкий, копошащийся, перепискивающийся. Само собой, если кто-то вошел в отношения