– Ладно. Вопрос закрыт. Я просто хотел сказать, что нельзя огульно человека осуждать. Никто не знает, почему он в этот раз так поступил. И на какой процент он хорош или плох. Нельзя спешить. Вот, считается, что после смерти дела наши будут взвешивать на весах. Какие вниз потянут, туда человек и отправится. Вот тогда и станет окончательно ясно, кто тварь, а кто нет. И кого-то, может, эта кнопочка с подрезанием, ох, как подведет.
– Ладно, давай, Леха, выпьем за то, чтоб наши хорошие дела стократ перевесили наши плохие.
– Давай.
– Я только, знаешь, что думаю?
– Что?
– Я думаю, человеку всегда дается шанс все исправить. И это от него зависит, воспользоваться этим шансом или нет.
– Что исправить? Что тут исправишь, если уже подрезал, или дорогому человеку в душу плюнул, или квартирку отжал?
– Исправить в самом себе. В жизни-то, конечно, уже никогда ничего не исправить. Но можно исправить в самом себе. Через поступки, через мысли, через страдания и через счастье даже. Сделать вывод из своих поступков. И в следующий раз поступить по-другому. Один раз сплоховал, ну что ж, с кем ни бывает. А вот второй раз… Вот тогда и понятно станет до конца, кто ты – тварь конченая или право имеешь. Право на то, чтобы называться порядочным человеком.
– Слушай, ладно, проехали. Ты какой-то озлобленный на весь мир сегодня. Кстати, а чего у тебя стряслось-то? Ты почему вдруг с работы сорвался и примчался сюда?
Глаза Глеба затуманились.
– Да беда у нас в семье, браток. Ты мою сеструху двоюродную, Настюху, помнишь?
– Это малявку такую?
– Хм, уже не малявку. Красивая девка выросла.
– Да, помню ее. Когда тебя в армию провожали, она еще девчонкой была. Ревела, помню, все за тебя цеплялась. «Не уходи, Глебушка, миленький, прошу тебя. Останься, пожалуйста». И смех, и грех.
Глеб помрачнел.
– Из всех родных Настюха мне ближе всех. Хоть и двоюродная сестра. В детстве всегда, помню, как нашкодит, так ко мне бежит. Глаза огромные, испуганные. «Глебушка, не выдавай, миленький». И за меня прячется. Сколько раз ее защищал. Из школы, помню, забирал. Очень она меня любила. Перед друзьями мной гордилась. Как девушкой стала, немного изменилась, конечно. Скрытничать начала. Понятно, своя жизнь, секреты разные девичьи. Но все равно, каждый раз, когда к ним заходил, ужасно мне радовалась.
Глеб замолчал. Александра и Алексей тоже молчали, боясь сказать что-то невпопад. Через некоторое время Глеб продолжил.
– Я помню, как Нинка меня бросила, тошно было – просто ужас. Целыми днями валялся на кровати, пил запоем и жить не хотелось. Так вот, пришла Настюха. А я – вдребадан. И стыдно перед ней, и тошно, и противно. А она ничего. Взяла меня за руку, в ванную притащила – и под душ. В доме все прибрала, еды принесла из магазина. Потом за стол усадила, села рядом. Меня кормит, а сама ласково-ласково гладит то по руке, то по плечу. И стало мне так жалко себя и ее стыдно, что разрыдался, как ребенок. Жаловался ей, на Нинку ругался, всякие поганые слова про жену говорил. Это ей-то, девчонке молоденькой.