Но Харбин был не самым спокойным местом еще в двадцатые – чья там была власть, мало кто понимал. И харбинцы потянулись к огням прекрасного и ужасного Шанхая. Через весь огромный Китай. Там, в Шанхае, и до того было множество русских – и не последним из них считался Александр Вертинский с его кабаре.
Шла война, японцы фактически владели уже Шанхаем, как и большей частью Китая, однако русских эмигрантов врагами не считали. Но когда побежденные японцы ушли, а через четыре года к Шанхаю начали подходить армии Мао Цзэдуна… Русские не для того покинули красную Россию, чтобы оказаться в красном Китае.
И странствие началось снова. Дальше, дальше, на восток.
На востоке были Филиппины.
Мир велик, но когда Международная организация беженцев – чуть ли не первый проект только что появившейся ООН – призвала этот мир дать приют пяти с лишним тысячам дальневосточных «белых русских», не откликнулся никто.
Кроме президента Филиппин.
Японцы превратили страну в руины, она голодала, но Элпидио Кирино, провинциальный джентльмен из увитого белыми и алыми бугенвиллеями Вигана и человек чести, нашел пристанище для целого русского лагеря.
На крайнем востоке своей страны, у самого Тихого океана, на острове Тубабао. Там, где еще пустовали металлические ангары армии Дугласа Макартура, который за несколько лет до того готовился здесь к высадке на Японских островах.
Кирино и сам приехал однажды к этим странным гостям – самолетом до острова Самар, оттуда по длинному мосту на маленький, необитаемый до того Тубабао, заросший кокосовыми пальмами.
Его встретили люди, которые умудрились за короткое время построить на острове три православные церкви, наладить выпуск пяти газет, создать театр, скаутскую организацию, духовой оркестр. А еще в лагере нашлись художники, которые изготовили – боже ты мой, с рисунками, там был даже казак с пикой наперевес! – этот альбом со словами благодарности.
«Ваше Высокопревосходительство, господин президент…»
А дальше шли… конечно, подписи. Страница за страницей. И дата – 28 октября 1949 года.
И что же я тогда предпринял, в подвале Малаканьянга, в президентском архиве?
Никто не предлагал мне вынести альбом и начать его копировать, это был не тот случай.
И я начал делать дикую вещь. Фотографировать «Асахи-Пентаксом» страницу за страницей, стараясь держать аппарат твердой рукой, меняя наугад экспозицию. И ведь все получилось.
А вот и эти снимки. Вот эти страницы с подписями. Почему я их не выбросил, что заставило меня их сохранить?
Подписи прямые, косые, на полях, разными чернилами. Все, все. Бологов. Шевлюгин. Князев. Моравский. И…
Редько-Тавровский, конечно. Вот и он. Длинный, размашистый росчерк.
А потом… Потом я вернулся с Филиппин, и – почему эта история пришла ко мне опять? И ведь пришла,