Малхолланд вызвал коллег, и Билли провел их через Центр. Показывал все, что они проходили, в лаконичной пародии на обычную программу. Офицеры тыкали в то да се и задавали вопросы. «Ферментный раствор», – говорил Билли или: «Это расписание».
– Вы в порядке? – спросил Малхолланд.
– Такое непросто осмыслить, понимаете?
Это была не единственная причина, почему Билли постоянно оглядывался. Ему казалось, он что-то слышит. Очень слабый стук, звон, как от упавшей и покатившейся мензурки. Слышал он это не впервые. Обрывки этого неуместного звука он улавливал в разные случайные моменты с того самого года, когда начал работать в Центре. Уже не раз Билли в поисках источника открывал дверь в пустую комнату или слышал слабый шорох стекла в коридоре, куда никто не мог войти незамеченным.
Он давно заключил, что эти едва слышимые звуки выдумывал его мозг. Они коррелировали с моментами волнения. Он упоминал об этом феномене другим, и хотя кое-кто реагировал с тревогой, многие рассказывали какие-нибудь истории о собственных мурашках и тиках в нервной ситуации, и Билли сохранял оптимистичный взгляд.
Команда криминалистов в аквариумном зале все еще снимала отпечатки, фотографировала и измеряла столешницы. Билли сложил руки и покачал головой:
– Это все калифорнийские. – Вернувшись туда, где снаружи аквариумного зала ждала большая часть персонала, он тихо перешучивался с коллегой насчет организаций-конкурентов. Насчет диспутов из-за методологии консервации, принявших драматический оборот. – Это все новозеландцы, – говорил Билли. – О’Ши поддался искушению.
Он не поехал прямо к себе в квартиру. Он уже давно договорился встретиться с другом.
Билли знал Леона с тех пор, как они учились в бакалаврате одного и того же института, хоть и на разных факультетах. Потом Леон поступил в докторантуру на литературной кафедре в Лондоне, хотя никогда об этом не рассказывал. С тех пор он работал над книгой под названием «Необычайное цветение». Когда Леон об этом рассказал, Билли ответил:
– Я и не знал, что ты участвуешь в Олимпиаде по херовым названиям.
– Если бы ты вынырнул из своего болота невежества, то понял бы, что название задумано, чтобы бесить французов. Оба слова не переводятся нормально на их нелепый язык.
Леон жил на такой дальней окраине Хокстона, что она с трудом считалась Хокстоном. Он развлекался в своей роли Вергилия для Данте-Билли – водил Билли на арт-хэппенинги или рассказывал о тех, которые тот не смог посетить, преувеличивал и врал об их последствиях. По их раскладу Билли оставался в вечном долгу анекдотов – всегда торчал Леону байки. Леон – тощий, бритоголовый и в дурацкой куртке – сидел на холоде снаружи пиццерии, вытянув длинные ноги.
– Где ты был всю мою жизнь, Ричмал? – вскричал он. Он уже давно решил, что голубоглазого Билли назвали в честь другого скверного мальчишки – Уильяма из «Этого Уильяма», – и нелогично окрестил его в честь автора книги.
– В