В его обширной коллекции была представлена Надежда Плевицкая, одна из самых востребованных певиц начала двадцатого века. Слава ее была потрясающей. Сам Николай Второй называл ее «курским соловьем» и нередко приглашал на ужин во дворец. И было за что! Одна только «Лучинушка» в ее исполнении пробирала до дрожи. А русских народных песен в ее репертуаре насчитывалось десятки.
Но более всего адвокату Серебрякову нравилась Анастасия Дмитриевна Вяльцева. Ее уникальный по красоте голос просто не знал равных. Без всякого преувеличения можно было сказать, что в обществе ее боготворили. В течение короткого времени из простой статистки в балетной группе она превратилась в одну из самых известных и богатейших женщин Российской империи. Ее ранняя кончина воспринималась страной едва ли не как личное горе.
В зависимости от настроения Глеб Сергеевич слушал тех или иных исполнительниц. Когда он пребывал в хорошем расположении духа, ему более всего подходило пение Варвары Паниной. Если в душу закрадывалась меланхоличность, то наступало время Анастасии Вяльцевой, способной своим экспрессивным тембром ввести в самый настоящий транс. А уж если сердце разрывалось от минорных нот, то наступала очередь «Лучинушки» в исполнении несравненной Надежды Васильевны Плевицкой.
Сейчас душу его царапала скверна, и ему хотелось умерить нарастающее уныние именно ее пением, но жена, переодеваясь для выхода в Большой театр, продолжала наслаждаться голосом Варвары Паниной, меняя одну пластинку на другую.
Глеб Серебряков был завзятым ценителем голосов начала двадцатого века. Он неустанно собирал пластинки, отдавал за них порой значительные суммы. Некоторые из этих приобретений были весьма редкостными, выпускались ограниченным числом и лишь для царской фамилии. Раритеты выменивались или покупались у таких же коллекционеров, как он сам. Иногда Серебряков отдавал за них нечто значимое из собственной коллекции. Так, например, за последнюю запись Изабеллы Кремер Глеб Сергеевич не пожалел трех пластинок Федора Шаляпина разных годов.
Бывало, что пополнить коллекцию ему помогал случай. Неделю назад он купил на Тишинском рынке граммофонные малотиражные пластинки Михаила Вавича «Грусть и тоска безысходная» и Юрия Морфесси «Маруся отравилась». Цена за них была чисто символической – две буханки хлеба и бутылка подсолнечного масла. Продавцом оказался старик лет семидесяти пяти, прекрасно разбиравшийся в музыке. Среди людского многоцветья, с вызывающей красной бабочкой на тощей шее, он казался декоративным цветком, правда изрядно увядшим.
Прежде чем отдать покупателю пластинки, старик успел рассказать ему немало интересного из жизни этих исполнителей. Оказалось, что Михаил Вавич, эмигрировавший в Америку, снимался в голливудских фильмах и умер в сорок девять лет от сердечного приступа прямо за рулем своего автомобиля. А Юрий Морфесси, осевший в Югославии, вступил там в артистическую бригаду Русского охранного корпуса, созданного белогвардейскими эмигрантами, служившими фашистам. Он ездил в Берлин и давал там концерты. Его пластинки до сих пор находились под запретом, так что старик здорово рисковал, продавая их в открытую на рынке.
Глеб Сергеевич допил коньяк, закурил сигарету, откинулся на спинку стула и пустил узкую быструю струйку дыма под хрустальную люстру. В какой-то момент он хотел попросить жену, чтобы она все-таки поставила Плевицкую, но тотчас передумал, решил, что не стоит досаждать ей минорными аккордами. Лариса пребывала в хорошем настроении, что следовало ценить, и испытывала приятное чувство от предстоящего посещения Большого театра. В этот раз там шла опера «Ромео и Джульетта» Шарля Гуно.
Причиной скверного расположения духа Глеба Сергеевича стали некоторые неприятности на работе. Пошел уже седьмой год, как он служил адвокатом, причем вполне успешно. Серебряков обзавелся солидной клиентурой, заполучил материальный достаток, заслужил уважение. Но вот последние несколько месяцев обстоятельства складывались против него. Формально коллегия защитников являлась самостоятельным органом, но в действительности ее деятельность едва ли не всецело зависела от прокуратуры, которая беспрестанно вмешивалась в работу адвокатов.
Взять хотя бы два последних дела. Первое из них о краже в магазине. Казалось бы, рядовое преступление, каковые в Москве совершаются каждый день, но неожиданно по указу «О военном положении» дело было передано на рассмотрение военного трибунала. Как выяснилось немного позже, подзащитный Глеба Сергеевича полгода назад совершил преступление против социалистической собственности: ограбил склад с продовольствием. Дело принимало весьма серьезный оборот, и повлиять на решение суда было невозможно.
Один из приятелей подзащитного подошел к нему сразу после заседания суда и, перекладывая языком папиросину из одного уголка рта в другой, выдал невыразительным и холодным тоном:
– Ты хрусты получил? Сумма хорошая? Доволен остался? Вот теперь и отрабатывай их!
Серебряков выдержал тяжеловатый взгляд вора и ответил столь же спокойно, хотя и осознавал, что ему не удастся укрыться от мщения даже за толстыми дверями собственной квартиры:
– В том, что произошло,