Собрав все свое мужество, я посмотрела на него:
– Мы могли бы снять номер на эту ночь, если ты хочешь. Для нас двоих.
Выражение его лица осталось совершенно таким же – удивительный покер-фейс Оливера включал в себя милую улыбку и неосуждающий мягкий взгляд, – и он очень вежливо отказался.
Я почувствовала себя униженной, но в конечном счете справилась с этим, и с тех пор мы эту тему больше не поднимали.
Позже, когда я обнаружила, что он сюда переехал и что помимо общих друзей у нас есть общая страсть к комиксам, мы часто виделись, и осадок от того отказа исчез. На его место пришла своего рода идеальная дружба.
Оливер никогда меня не осуждает, не высмеивает, не давит. Он не бывает против моего молчаливого настроения, когда все, что я хочу делать, – это склониться над листом бумаги и рисовать. Он не возражает, когда я, фанатея от чего-то, болтаю об этом целый час. Оливер ненавязчиво честен, когда я рассказываю ему о новых сюжетных линиях. Он часто включает для меня странную музыку и заставляет сидеть и слушать, потому что, даже если мне не нравится, он хочет дать мне понять, почему ему да. Он может говорить о чем угодно, начиная от «Вероники Марс» и «Гена 13» и заканчивая NPR[11] и ремонтом автомобилей. Или же он может просто молчать, что я тоже люблю. Он отличный слушатель, он забавный, добрый. Целиком принадлежит себе, и его природная уверенность в себе – лишь часть того, что делает его совершенно неотразимым. А тот факт, что он высокий, великолепный, с самой потрясающей улыбкой на свете, – практически контрольный в голову.
Спустя два месяца после нашего брака и аннулирования я привела его познакомиться со своим папой Грегом. Тем вечером после куриного барбекю и чипсов с сальсой, пока я на заднем дворе пыталась масляными красками запечатлеть закат, Оливеру поведали о моей жизни.
Когда мне было двенадцать, папа вернулся домой из своей третьей поездки в Афганистан. Он был в совершеннейшем раздрае: прошел путь от талантливого медбрата к отправленному с честью в отставку ветерану, страдающему бессонницей и прячущему на кухне оксикотин[12]. Не вытерпев и месяца, мама ушла посреди ночи, даже не попрощавшись. Ни с кем из нас.
Сначала я пыталась собрать папу по кускам, потом он меня, и так прошло несколько лет, прежде чем мы поняли, что каждый должен сам нести свою ношу. Некоторое время все было плохо, но потом стало улучшаться, и сейчас мои отношения с отцом – это самое светлое, что у меня есть. Я рассказываю ему обо всех своих мыслях, независимо от того, насколько они незначительные. Благодаря этому я могу держаться молодцом. Я бы предпочла больше никогда не видеть солнце, нежели его.
Я никогда не догадывалась, что именно рассказал Оливеру папа, но после того вечера вместо расспросов Оливер просто сложил все услышанное в воображаемый ящичек Лолы и оставил там. Иногда в разговорах всплывали мелкие детали – те, что до сих пор знали только Миа и Харлоу и которые давали понять, что он знал куда больше, нежели я ему говорила.
Когда