Катерина испугалась, что вот так, неожиданно и бесповоротно, без ее участия, решилась судьба. Бросилась к родителям:
– Ах, мама, папка! Как же я без вас, к чужим людям? Не отдавайте меня! В чем я виновата, папка?
Федор отмахнулся, сгреб монету, пока бабы не отняли, и засеменил провожать барина:
– Бекасы-то, ваше высокородие, а, барин?
– Себе оставьте – пусть дочь сготовит.
Мать обняла Катерину и тихо сказала, когда Федор и Николай уже не могли их слышать:
– Дурка ты, не понимаешь ничо. Поспишь мягко, поешь сладко. Да и денег заработаешь, уму-разуму научишься. Потом спасибо скажешь.
Бабка Марфа вернулась с утренней последней и узнала все новости от Катерины. Дуськи рядом не было – отняв у Федора золотой, сразу же побежала тратить. Ошарашенная бледная бабка села на лавку.
Федор с довольным видом зашел в дом:
– Ты чего, мать?
Марфа кинулась к нему. Подумала: если вернется Дуська – вмешается, только хуже будет. Не теряя времени, запричитала:
– Не отдавай Катерину, сыно-о-о-к, Христом Богом тебя молю-у-у-у! Что ты удума-а-а-л! – И повалилась перед ним на колени, обхватив его ноги цепкими руками.
– Молчи, мать. Я решил, – отмахнулся Федор от матери, как от назойливой мухи.
Катерина, испуганная причитаниями бабки, оторопела.
– Сам знаешь, что бывает, тебе ли не зна-а-ать. Не губи Катьку. Пожалей свою кровиночку-у-у! Это Дуська, змея, тебя надоумила-а-а-а! – продолжала выть Марфа.
– Я большак[8], я сказал. Все! – окончательно вышел из себя Федор, освободился от матери и выскочил на улицу. С утра очень хотелось как следует выпить, думал справиться до прихода баб, чтобы лишний раз не зудели, и успеть протрезвиться, а пока за кобылой ходил – не успел. «Эх, бабы!» – со злостью сплюнул он на дорогу и пошел к соседу, деду Комару, – у того всегда было что выпить.
Бабка Марфа хорошо знала сына: как упрется – спорить было бесполезно, хоть убейся. Особенно, когда трезвый был. Села выть на лавке: «Ох, не сберегла, не сберегла!»
Катерина брала воду из низкого, с замшелой крышкой колодца, как вдруг из-за поворота показался всадник на вороной взмыленной лошади.
– Далеко ли тут до Бернова, девочка?
Катерина смутилась и покраснела. Она была босой, в старом цветном сарафане и в выцветшем материнском платочке. Стало стыдно, что так просто одета, а еще что ее назвали девочкой в шестнадцать лет. Хотела было бежать в избу, но все же совладала с собой:
– Недалеко – пятнадцать верст. Только в Красное вернуться надо.
– А эта деревня как называется, милая?
– Дми́трово, – застенчиво пробормотала Катерина. Что-то в незнакомце взволновало ее, всегда спокойную. Он был молодым, одетым на городской манер. Его вьющиеся волосы, растрепанные от быстрой езды, отливали медью на солнце.
– Дмитрово́ … – протяжно, на чужой, не тверской манер повторил незнакомец. – А зовут тебя