Чтобы разговор наш оставался предметным, приведу ниже этот текст «Чая и карт-посталей», во многом не менее значимый для Кондратьева в 1990–1991 годах, чем «Предчувствие эмоционализма», в авторской записи, целиком:
1
пунктиры, они облекают чаепитие с облаками. Любитель любви, чашечница на веранде
утро пчёл, золотое по Петербургу
(мы) бродили, полные изумления. Геодезия в правилах припоминания снов. Тело города, скрытое сетью вен и неисчислимых капилляров. Картина двух. Сюда же относят виды фигур,
испещрённые звёздами и планетами. Посреди поля девушка, платье её состояло из глаз, широко раскрытых
навстречу, как показалось, станция уведомления.
2
Звуку быть, пойман
от руки в жесте. Из шага
в лицо. Образ места. Область полна
измышления: трудность
когда смысл мечтается. Я вспоминаю,
он говорил, о предметах невнятных и разных
в изображении. Сны съедали стекло
стен. Игроки промолчали, вокруг.
Была ли
она здесь, шепталось в воздухе
или обман? помеха окна? кому говор пчёл правилен?
Слепящие сумерки, тёмного зеркала (псише)
отпечатления озеро. Взгляд
ещё одного Нарцисса, лексика сентимента,
слеп к бессмыслице. Но не то в отражении.
Он проступил зеркало, разбивая стекло, как
в брызгах кричал, бешеный. Где
помещение взору. В молчании полноты
он сказал, предпочтение речи незримому
взгляд уйдёт, обтекая ручьём
то, о чем говоришь, бессмертно. Предметы
наречия. Тень романа сквозит, архитектура событий
и солнце. Дороги помнили случай. По карте
сеть путей ветви вздоха пространства, прелестного
восхищению. Стать
четыре
к восходу (Гекаты) краденый, перекрёсток
псы у стремени. Ночью быть.
3
Счастливый речью, блаженному вслух небо на восходе приятно. Вечер цикады, звон зной ручья под платаном. Или поле? Прекрасна и верба: дуновение тенистых цветов, сумерки о недвижном
намёки