Внезапно откуда-то сверху послышался лёгкий треск.
Она интуитивно подняла голову. И выступ, и крюк, за который цеплялась верёвка – всё было в порядке.
Беда притаилась выше, и она не могла сразу заметить её: над карнизом начался камнепад.
Череда счастливых случайностей, сохранявших её шальную жизнь до сих пор, прервалась. Несколько крупных камней, обрушившись вниз, откололи от карниза увесистую глыбу – прокатившись по склону, она задела выступ, к которому крепилась страховка.
Выступ дал трещину и, мгновение спустя, нагруженный её маленьким телом, медленно, почти кинематографично, отломился от скалы и начал падать, увлекая за собой верёвку.
Крюк был вбит как всегда, на совесть, и если бы он выпал вдруг из катящейся по склону, а затем из падающей с ускорением глыбы, она, возможно, получила бы шанс на спасение. Но профессионально вогнанный по самую проушину крюк намертво сковал верёвку и камень.
Оторванная от скалы чудовищной силой рывка, она стала падать вдоль отвесной стены; плашмя, раскинув руки, в своём бело-голубом комбинезоне, летела она единственный раз в своей жизни как самая настоящая крупная красивая птица.
Её падение не встречало никаких препятствий на удивление долго – таков был прощальный подарок ей от судьбы – больше двухсот метров летела она совершенно свободно и, вероятно, даже успела до конца осмыслить само ощущение полёта…
Кто знает, может, именно об этом неосознанно мечтала она всю жизнь.
Легенда о Лунном Принце
* * *
– Миром правит либидо, – громыхнул густой мужской голос.
На террасе видового кафе, расположенного на просторной каменной площадке среди скал, за самым крайним столиком возле металлической решетки, позади которой открывалась пропасть, сидело несколько человек.
Сентябрями, когда изнуряющий зной начинал спадать, и воздух становится мягок, как свежая французская булка, в отеле на берегу моря собирались на недельку-другую именитые художники – встреча становилась для них не столько поводом выставиться друг перед другом и продемонстрировать свои успехи, сколько способом обновиться за счёт целительной красоты здешней природы и непринуждённых богемных бесед за бокалом хорошего вина; сюда приезжали за вдохновением, за очищающим глотком божественной истины, без капли которой всякое произведение искусства теряет смысл.
– Эрос – главный двигатель творчества, – продолжал грузный лысеющий господин с живыми, глянцево-блестящими, точно крупные чёрные маслины, глазами, – во всякой картине должно быть в первую очередь желание, оно может быть трансформировано, скрыто, переведено в собственную противоположность, то есть в полное отрицание сексуальности, как, например, в картинах религиозного толка, но оно