Ответа не было никакого, старик даже ни кивнул, глядел на него, не понимая.
– Ты ведь его хорошо знал, лучше всех, кроме матери, может, только. Во сколько лет он уходить стал?
– Во сколько что, во сколько ушел?
– Нет, когда ты заметил, что он об этом думать стал?
– Никогда.
– Как? Ну, ты-то должен был.
– Как бы я это заметил? Тебе зачем это вообще?
– Да просто…
– Они замолчали на какое-то время оба. Чий думал, не решаясь, потом спросил опять.
– Помнишь, мы как-то разговаривали и ты сказал, что вы с ним шли на марях, потом отпираться стал, но ведь шли же?
– Чий, ты про что узнать хочешь?
– Они почти остановились, Кунар, повернув голову, смотрел на него в упор, лицо его ничего не выражало.
– Он, говорят, похож на меня был? Не внешне… Даже сказать как, не знаю… Я такой же, нет, ну, в смысле характера, поведения, что ли? Я без тебя не пойму ничего, каждый по-разному говорит, хотя они-то его не понимали. Мать спрашивать о чем-то бесполезно.
Он все так же смотрел на Чия бесстрастно. Седой, старый, в заношенной рубахе с воротом, грязным до черни. И тот в конец смутился, не зная, что еще говорить, сказал:
– Ну, как мы с ним? – и повертел рукой у головы.
Он ведь не понимает просто, дурак ты, что ты ему объяснить пытаешься.
Чий вдруг почувствовал себя очень глупо. Он стоит ночью посреди дороги, со старым, уставшим от жизни пьяницей, которого таким трезвым как сейчас, уже не помнит, когда видел в последний раз, и пытается получить от него откровение на такую тему, узнать что-то. Он разозлился на себя и на него.
– Не были мы ни на каких марях… Не похож, – сказал Кунар совсем не добрым голосом, и они снова пошли.
– Ну, только вот так со мной не надо, ладно! Как с ребенком. Не были вы!? Что думаешь, я не понимаю ничего? Знаю я, и о Громовой горе знаю. Ну что, извиниться мне, что я оскорбил, видите ли, память о нем, о своем замечательном отце.
– Знаешь да? А что ты еще знаешь, что ты знать о нем можешь, самый плохой, да, лучше бы от скота ты бы родился?!
– Слушай, спасибо тебе за сегодня, спас, выручил, но у меня тоже гордость есть…
– Да у тебя, кроме нее, нет ничего. Я всю жизнь думал, что ты с головой вырастешь, сам разберешься. А ты дурак вырос, вырос и ничего не понял. Он полоумным был? А откуда ты это узнал – все говорят? А кто это все? Дурни наши деревенские, ты же сам только что сказал, что они не понимали его, так что ты ждал, что они хвалить его станут. Не сообразили они, ты хоть пойми кем он был, – он Человеком был. Здесь же твари все. Все. Он один Человек у нас был. Не объясню я этого, это видеть надо, я тоже тварь, как они все, – он описал рукой широкий полукруг, показывая на спящие избы, – такой же, все мы одинаковые, но я хоть понимаю это. Я же тебя чуть ли не как ребенка собственного растил и брата твоего. А ты никогда не задумывался, почему ты, а не он, у меня в любимцах ходил?
Чий растерялся,