Время было рабочее, но, несмотря на это, народа в вагон набилось прилично – уже все сидячие места были заняты, да и в проходах – плотненько – стояли пассажиры.
– Проходим, товарищ, в салон! – раздался с улицы звонкий девичий голосок. – Не создавайте затор на входе! Поимейте совесть! Все хотят попасть на митинг!
– Алиска, это мент. Я знаю, – вмешался ломкий юношеский басок. – Оно нам надо? Пошли, сядем через другую дверь…
«Я же сегодня в форме», – вспомнил Пашка. – «В том плане, что в «зимней полевой». Если, конечно, это долбанное паскудство так можно назвать. Пятнистая куртка на китайском тоненьком синтепоне, с майорскими погонами. Такую и стирать страшно, того и гляди – разойдётся по швам. Приходится сдавать в химчистку. Бесформенные штаны – из той же гадкой и несмешной оперы. Хочешь, не хочешь, но поддеваешь под форму тёплое бельё финского производства. Модельеры хреновы. Про ботинки, вообще, ничего говорить не хочу. Дерьмо редкостное и уродливое…».
Трамвай тронулся и, проехав с километр по улице Ярослава Гашека, остановился – перед поворотом на Купчинскую – напротив «Двух капитанов». В вагон, отчаянно работая локтями, просочилась очередная порция пассажиров.
– Пока двери не закроются – дальше не поеду! – злорадно хмыкнув, объявил простуженный голос вагоновожатого. – Трамбуйтесь, земляки! Активней, мать вашу, трамбуйтесь!
Следующая остановка, ещё одна. Свернув на улицу Димитрова, трамвай остановился. Начался очередной пассажирский штурм.
– Да, вы совсем обленились, как я посмотрю! – возмутился вагоновожатый. – До вашего дурацкого митинга, земляки, рукой подать. И пешочком могли бы – по свежему зимнему воздуху – прогуляться. Или, на худой конец, дождаться следующего состава, если ноги больные… Ну-ка, отошли от трамвая, вашу мать! Кому, блин, сказано?
«Хреновые, тревожные и дурно-пахнущие дела», – всерьёз запечалился Сомов. – «Митинговая заявка была оформлена на полторы тысячи человек? Ну-ну. Позвольте не поверить…».
Наконец, доехали до перекрёстка Димитрова и Бухарестской. Практически все пассажиры – дружно и весело – покинули трамвай.
Вокруг было людно и очень шумно. Температура окружающего воздуха вплотную приблизилась к нулевой отметке. С блёкло-серого зимнего неба продолжали падать одиночные снежинки – неправдоподобно-большие, лохматые и разлапистые.
Вся обочина (и частично тротуары), была плотно заставлена разномастным автотранспортом. Где-то вовсю, позабыв про реалии, тенденции и модные тренды двадцать первого века, наяривала разухабистая гармошка, и скрипучий старушечий голос самозабвенно орал матерные частушки. С другой стороны доносился-долетал магнитофонный «Интернационал»: – «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…».
Тёмно-синий забор – по прямому и строгому указанию Главы администрации Фрунзенского района – был заранее демонтирован