Особым, открывшимся в нем ясновидением Кудрявцев наблюдал за солдатом. Вот прижался к окисленной корме бээмпэ, глядя на расстрелянную пулеметную ленту. Короткой перебежкой, сматывая с головы мешавший платок, обогнул грузовик с лужей разлитого топлива. Нырнул под поникшую пушку, перескакивая тлеющий, оторванный взрывом каток. Среди изувеченных, сгоревших машин вдруг увидел свой танк, уцелевший, заглохший, с повернутой в сторону башней.
Это ясновидение открылось, как неожиданный дар, будто в него вселилось другое существо и смотрит сквозь его глаза зажженными фарами, посылает длинные, проникающие сквозь преграды лучи.
Он видел: Крутой, хватаясь за скобы, влезает на броню. Привычно, ловко погружается в люк. Пробирается сквозь тесное чрево танка среди засаленных одеял, брошенных котелков и банок. Усаживается на кресло наводчика и вручную, преодолевая инерцию и тяжесть редуктора, вращает многотонную башню. Над оптикой прицела, у казенника, где заложен бронебойный снаряд, приклеена к броне фотография – деревенская лошадь на травяной меже и на ней тонконогая девочка.
В сумерках над контурами недвижных обломков что-то сместилось и сдвинулось. Воя и хлопая двигателем, выкатил танк, крутя колесами, тускло высвечивая траками. Выбросил улетающую копоть и скрылся за черными нагромождениями.
Ясновидящий взгляд Кудрявцева меркнул, словно глаза застилала копоть. Последнее, что он успел разглядеть, – нутро возникшего танка, двое раненых, перевязанных бинтами танкистов и чеченцы, воткнувшие им в спину стволы.
Кудрявцев направлял в окно трубу гранатомета, ожидая возвращения танка. На открытое пространство высыпали стрелки, подвижные, быстрые, с заостренными гранатометами. Они были в черном, похожи на чертей, разбегались и снова сбегались. Рыскали, высматривали, обеспечивали безопасность танка.
Кудрявцеву померещилось, что он слышит завывание музыки, под которую скачут эти черные человекоподобные существа. Но это был вой танкового двигателя. Машина вышла из-за обломков, развернулась бортом, подставила под выстрел катки, бортовую броню и башню.
Но Кудрявцев промедлил, не выстрелил. Танк, скользнув гусеницей, повернулся вокруг оси, лобовой броней к дому, направив толстую пушку. Гранатометчики разбежались, не желая попасть под ударную волну выстрела.
Кудрявцев прицелился, чувствуя, как пушка прямой наводкой уставилась ему в грудь, дышащими ребрами ощущал тупое давление, но медлил, не стрелял. В последней тоске и надежде хотел угадать: Крутой не нашел свой танк? Или в застывшей громаде не сумел провернуть вручную редуктор, сдвинуть башню с орудием? Или цель заслонилась обломком железного кузова, недоступная для прямого выстрела?
Его палец начинал давить на крючок, чувствуя упругое сопротивление пружины. Опережая его на секунду, из черной свалки обломков полыхнула вспышка, грохнул выстрел, словно воскресла на мгновение убитая пушка.