Замученная дама отлично знала, как ее прогулки выглядят со стороны. Но что предпринять – решительно не представляла себе. И от полной растерянности закипала. Не в характере Серафимы Павловны, женщины вдумчивой, крепкой телом и духом, достигшей разумных лет, совершать лихорадочные поступки. Нельзя было соглашаться на эту авантюру, какие бы высокие принципы за этим ни стояли. Ведь предупреждала, уговаривала, все без толку. Надо было самой думать. Так легко поначалу показалось, шло как по маслу. И не страшно совсем. Даже некоторый азарт появился: гулять, словно надета шапка-невидимка. Вроде нового развлечения. Отчего же сегодня пошло наперекосяк? Где эта мерзавка застряла? Как посмела не выйти в положенный час? Никакого представления о приличиях. Куда это годится: все дни как по часам, а сегодня и носу не показывает. А время уходит. Уже темнеет.
Мысленно прокляв игру, в которую ввязалась, и всех, кто ей в этом помог, Серафима Павловна перебежала проспект, заставив хвататься за вожжи случайных извозчиков. К швейцару, топтавшемуся у подъезда, украшенного витой резьбой, она обратилась исключительно строгим тоном:
– Любезный, ты тут… э‑ммм… служишь?
Швейцар Медников в меру почтительно приподнял край фуражки с золотым околышем, оценив мощь фигуры и крепость в плечах.
– Всех постояльцев знаешь?
Медников солидно хмыкнул, давая понять, что не обязан первой встречной отчитываться о своих достоинствах. Мало ли всяких сомнительных личностей по проспекту шатается. Даже солидного вида. И вообще покой жильцов – его забота. За них он горой. Не зря чаевые получает.
– Барышня из третьего номера дома пребывает?
Суровость швейцара достигла трагических высот. Он насупился и смотрел исподлобья, словно готов был грудью встать перед неприятелем:
– А вам какое дело? О жильцах справок не даем. Нечего тут вынюхивать… Шли бы вы, мадам, подобру, а то городового кликну…
Знакомство с полицией явно не входило в планы. Серафима Павловна поспешно раскрыла сумочку, порылась в глубинах и представила веский аргумент. Медников принял его так ловко и стремительно, что самый тренированный взгляд не заметил бы, как в шитом золотом кармане исчез серебряный рубль.
– Так ведь они-с того-с… – перешел он на интимно-свойский шепоток.
– Что «того»? – раздраженно не поняла дама.
Медников многозначительно крякнул и эдак страшно глаза выпучил, наподобие раздавленной лягушки. Он старался не нарушить дружескую просьбу пристава: «чтоб ни одна живая душа не узнала, иначе тебе, Мишка, лично язык болтливый вырву».
Серафима Павловна проявила печальное непонимание.
– Любезный, выражайся яснее! – приказала она.
Что было делать? Серебро давило карман, а возмездие маячило где-то