скрывали. В те времена всеобщего ханжества среднестатистический кавказский юноша был целомудрен, сексуально безграмотен и, что, как устроено, узнавал только после свадьбы. Кавказцы, особенно чеченцы, со своими особенными понтами, наивно считали себя людьми особенными и говорили так: – если ингуш режет барана – это братоубийство, если чеченец режет осетина – это резьба по дереву. Но в те годы всё было беззлобно и спокойно и никто никого не резал. В городе середины семидесятых, ничего не изменилось с тех пор, как я ушёл в армию – всё также в школьном дворе играли в футбол мои вчерашние одноклассники, и всё также в своей коляске сидел безногий сосед дядя Митя, каждый день выезжавший на улицу на свой постоянный пост у ворот и знавший кто, куда и во сколько прошёл. Прогулявшись по городу, я навестил друзей и знакомых. В гимнастическом зале «Динамо», куда я заглянул в первую очередь, оттачивала своё мастерство, под неусыпным надзором тренера Кима Вассермана, половина мужской сборной страны и мой друг Володя Марченко. Несмотря на предательство тренера Ростороцкого, который вместе с Турищевой перебрался в Ростов-на- дону, поменяв «Динамо» на армейский клуб, в Грозном всё ещё была сильная школа гимнастики. Ребята, которые творили чудеса на турнике и брусьях, составляли костяк сборной и заслуженно были обласканы местной властью, которая после бегства примадонны гимнастики, всецело переключилось на мужчин. Они терпели внимание администрации и явно скучали по ощутимой встряске, поэтому встретили меня оживлённо и, будучи подверженные человеческим слабостям, с удовольствием составили мне компанию. С неделю нам было весело, застолья переходили из за столов на природу и возвращались в городскую среду. Встреча плавно и неуклонно перетекла в Володину свадьбу, где я отметился как шафер, и где так устал, что начал забывать названия предметов и напитков, и мне приходилось тыкать в них пальцем, чтобы окружающие понимали, что я имею в виду. Но скоро мне всё надоело и я решил сменить тему. Я исчез по-английски и меня никто не искал. Свадьба перманентно продолжалась ещё неделю, а мне, когда я протрезвел, предложили взять выпускной класс в художественной школе. Я согласился, несмотря на тот негативный опыт, полученный когда-то на педагогической практике в училище и надеялся, что мне хватит душевных сил и терпения работать в школе, где начались мои первые шаги в искусстве. Преподаватели художественной школы №1 города Грозного были людьми своеобразными, которые морочили неокрепшие головы рассказами о великих художниках, сопровождая всё это показом картинок из толстенных книг по истории искусств. Некоторые из них были с претензиями на оригинальность, другие оригинальные в своих претензиях на исключительность, а третьи, просто втихую пили на рабочем месте и ни на что не претендовали. Над всей этой кунсткамерой стояла семейная монаршая чета – мой первый учитель, директор Земсков и его жена Тамара, с которой они всегда ходили вместе и, которая исполняла обязанности бухгалтера и кассира за одну зарплату. После введения
