Стремительно сорвавшись с места, Василий Лупу обнял Тимоша, поцеловал, прослезился.
– Передай отцу, что отныне нет у гетмана Украины преданнее слуги, чем несчастный молдавский князь! – Василий Лупу сел по-турецки на ковер и показал Тимошу место напротив себя.
На золотом подносе, в золотой посуде принесли сладости и вино.
– Я как медведь в берлоге, – говорил господарь, отведывая кушанья, – обложили меня предатели со всех сторон. Одни туркам служат, лютым врагам православной нашей веры, другие служат моему врагу Матею Бессарабу, третьи – полякам, нашим ненавистным врагам, четвертые предались московскому царю, пятые – семиградскому, есть лазутчики крымского хана и шведской королевы, много у меня врагов среди самих молдаван, скверных людишек. Как я живу, как держусь на престоле, одному Господу Богу ведомо.
Благородное оливковое лицо господаря выражало бездонную печаль, но холеные, скрученные до тонких жгутиков усы торчали в стороны воинственно, и руки, лежащие на коленях, были спокойны и властны.
– Передай гетману, что я, за помощь его скорую, почитаю себя неоплатным должником и готов тотчас исполнить любую волю моего брата.
«Отдай за меня дочь свою», – сказал про себя Тимош и опустил голову. Вслух такое сказать сил у него не было, скорее бы умер, чем сказал.
– Вот и передай брату моему тайную весть. Надо гетману мириться с поляками. Как можно скорее. От верных людей знаю: крымский хан только прикинулся другом. Он замышляет против отца твоего, а моего брата многие предательства. И к Москве пусть не льнет гетман. Москва обманет. Бояре московские хуже волков расхватают украинские земли и народ украинский вольный посадят на цепь. Вспомнят тогда казаки поляков добрым словом, но поздно будет. А теперь выпьем бокал зеленого, как изумруд, котнарского на вечную дружбу между мною, князем Молдавии, и твоим отцом, князем Украины, между мной и тобою, воспреемником отцовского дела.
«Так Украина не княжество и отец мой не князь», – сказал про себя Тимош, а вслух сказать не посмел. Горько покорил себя, что не только возразить, но и поддакнуть как следует не умеет.
Хватил Тимош кубок котнарского, а на дне кубка перстень с изумрудом.
– Эко! – вырвалось у казака первое словечко за весь их разговор с господарем.
Засмеялся Василий Лупу:
– Это тебе подарок, на добрую дружбу! А теперь к гостям пошли, как бы они не хватились нас.
Повернул Тимош перстень. Камушек так и горит. Сунул перстень за пазуху, в потайной кармашек.
Погуляв трое суток кряду, татары и казаки ушли из Ясс, добром поминая молдавского господаря.
3
Он увидал синее, играющее на солнце море и белую птицу над морем. Сердце сжалось от страха и тоски. Море и птица были предвестниками самого тягостного сна.
«Проснуться бы», – подумал он, но перед ним уже маячила решетка. Потрогал ее: надежна ли – и обрадовался: надежна. По каменной гладкой стене самой неприступной