В такие ночи нести сторожевой дозор – не самое милое дело. Однако на этот раз охранники не дремали, опершись на копья, не поругивались в бороды, ворча на холод да нерадостную службу. Наоборот, оживленно обсуждали:
– Что же такое это в хоромине делается? Отчего там шумят?
В самом деле, со стороны видневшихся среди тьмы построек доносились голоса, громкие, обиженные, а потом кричать кто-то начал, словно били. Мелькнул свет, стукнуло тяжелой дверью. По ступеням крыльца на двор скатился человек, застонав приглушенно.
Дворовые цепные псы так и зашлись лаем, рвались на привязи. Стражи замерли, наблюдая.
Из терема долетел гневный крик:
– Вон убирайтесь! Все вон! Чтобы духу вашего поганого тут больше не было!
Это был голос самого князя Глеба. Стражники переглянулись. Отчего это их спокойный, даже смиренный Глеб так разошелся в ночную пору?
От построек опять послышались крики:
– Бога побойся, княже! За что обиду нам творишь? Креста на тебе нет.
– Да пошли вы с вашим… С вашим крестом!..
Князь самолично появился на крылечке: высокий, худой, свободная рубаха съехала наискось.
– Убирайтесь! И благодарите своего распятого, что еще псами не велю вас травить!
Даже не кликнув челядь, князь сам вцепился в державшегося за створку двери человека в длинной черной одежде, отодрал от дверного косяка и вытолкнул взашей туда, где еще постанывал на снегу первый.
Стражники у ворот удивились:
– Неужто это Глеб христиан своих изгоняет?
В такое и поверить трудно, если вспомнить, как прежде тут христиан привечали, какой почет им князь оказывал, как молился перед привезенной иноземцами иконой, поклоны бил. Ныне же гонит. Сам гонит…
На галерее хоромины замелькал свет факелов, появились челядинцы князя, тоже тащили упирающихся людей в длинных черных одеяниях. Кое у кого слабо светлели большие кресты на груди. Всклокоченные, в сползших на лица островерхих куколях, изгоняемые, оставив обычную сдержанность, вопили, сопротивляясь. Князь собственноручно столкнул еще одного с крыльца, выпихивал следующего. Челядь хохотала, кому-то из христиан дали в зубы – тот только покатился по ступеням под гогот собравшихся.
Христианских миссионеров было семеро, все больше иноземцы, пришедшие на Русь проповедовать о сыне плотника, оказавшемся истинным Богом. К их россказням прислушивались с интересом, хотя не слишком привечали. Зато князь Глеб поддался речам проповедников, даже крестился, обещал и церковь христианскую в Новгороде поставить. Но чтобы так вдруг…
– Это чародейка его подучила, – догадался один из охранников, указав рукой в варежке на появившуюся на крыльце высокую девку. Та довольно улыбалась, теребя переброшенные на грудь длинные светлые косы.
– Ее происки, не иначе. Однако нам-то что? Князь гонит – нам отворяй ворота.
Стукнули засовы, скрипнув в пазах.
А князь Глеб все лютовал:
– Чтоб ноги вашей у меня не было! Я и из Новгорода велю вас гнать. Чтоб не поганили больше словенский край, морок да беду на люд не насылали.
Один из христиан, высокий иноземец с длинной черной бородой, шагнул было к князю, заговорил с заметным акцентом:
– Мы разумеем, что не своей волей действуешь, раб Божий Глеб. Обморочили тебя да одурманили. Ничего. Наше святое дело не пропадет. Рано или поздно чары спадут. Мы же молиться за тебя будем.
Под злобные выкрики, глохнувшие среди собачьего лая, христиане отходили к воротам. Сам князь их гнал, мечась от одного к другому, выталкивая в шею. А тут еще светлокосая девица с крыльца громко захохотала. И такое злорадное торжество было в ее голосе, так пронзителен был ее смех, что некоторые челядинцы стали делать охранительные знаки, хвататься за обереги.
– Ведьма! – произнес кто-то в голос, да так, что и другие услышали.
А бородатый христианин даже шагнул к ней, уворачиваясь от князя.
– Да падет на тебя проклятие, чародейка! Да оставят тебя все, кто тебе дорог, да познаешь ты беды и гонения…
Больше сказать ничего не успел, ибо князь неожиданно ударил его кулаком наотмашь. И с такой силой!.. Откуда и взялась-то она у тщедушного Глеба?
Князь стоял над поверженным миссионером, потрясая кулаками.
– Молите своего Бога, что я еще добр. А не то… Не уберетесь через миг – всех велю порешить! Клянусь в том Перуном[1] могучим!..
Сказано это было так твердо, что христиане уже не меш кали. Причитая и всхлипывая, выходили в темную ночь из полураскрытых ворот.
Князь еще стоял посреди двора, тяжело дыша. Потом медленно