Куприянов постоял минуту, другую, внимательно запечатлев в памяти все, что видел в комнате, и вышел.
Выйдя на улицу после завершения всех обязательных процедур, Зиновьева села на лавочку у подъезда. Закурила. Через пару минут вышли Подгорный с Куприяновым. Зиновьева подняла голову и усталым голосом спросила:
– Ну бойцы! Есть свежие мысли? Что можете добавить?
– Про очевидное говорить не буду, – сказал Андрей. – Думается мне, что домушник может быть вовсе не местный. Не припомню я, чтобы так работали у нас. Тряхну сегодня информаторов.
– Вор уж больно аккуратный, – вставил Куприянов. – Отпечатков нет, ничего не сломано. Он или не торопился никуда, или знал точно, что где искать, или…
– Что или?!
Куприянов сам испугался своего предположения. Оно показалось ему нелепым. Однако вопросительные взгляды Зиновьевой и Андрея заставили говорить дальше.
– … Или это вовсе не вор.
ГЛАВА 3.
1994 год. 20 июня. 11:19
– Не могу я так, Михаил Ревазович, – чуть ли не плача возражал кадровик Борисов. – Не положено так. Как я верну документы?
– Не знаю я как там у вас кадровиков, это делается, Толя, но увольнение Куприянова надо тормознуть, – Габашидзе, измученный дневной жарой, пытался настроить вентилятор. Тот упрямо не хотел дуть куда надо. То и дело опускался и дул в пол. – И вот этот противный прибор тоже не знаю, как настраивается. Надежда!
В кабинет вошла секретарша.
– Михаил Ревазович, – сказала Надежда спокойным невозмутимым тоном, – я сейчас позвоню в хозчасть, вам заменят вентилятор. – Подождите немного.
Надежда вышла.
– Вот видел? – Габашидзе указал на дверь, за которой скрылась девушка. – Я только сказал – Надежда. И всё – вопрос решается.
Борисов издал стон.
– Не стони, Анатолий. Включай личные связи. Прошу тебя, останови увольнение Куприянова. Это очень важно.
– Пойду пробовать, – глубоко вздохнув, сказал Борисов и вышел из кабинета.
1972 год. 15 мая. 13:05
– Зиновий Моисеевич, я вас очень прошу, помогите нам, – Люба уже битый час уговаривала директора Брука взять Маргариту хоть на какую-нибудь работу в театр.
– Любочка, – наклонив голову, хриплым шёпотом говорил Брук, – я тебя очень люблю. Я не могу насытиться твоей небесной красотой. Я готов отдать тебе последнюю рубашку. Но у меня нет сейчас вакансии для Маргариты Львовны. Как только…
– Хотите я вас поцелую? – перебила директора Люба.
– Это запрещённый приём, Люба! На Нюрнбергском процессе мировая общественность осудила издевательства над евреями. Не смей!
– Неужели ничего нельзя сделать? – Люба опустилась на стул и в уголках её глаз блеснули маленькие слезинки.
– Боже мой! – запричитал Зиновий. – Пусть твоя тётя выйдет и подождёт в коридоре. У меня есть, что тебе сказать