в свои права. Шептались ветки.
Успеть бы мне земле сказать:
«Прекрасная, пребудь вовеки».
Господи, что мне делать
Господи, что мне делать?
Крик стекленеет в ночи
и прорывает пределы:
«Господи,
что же
мне делать?!»
Лучше – молчи.
Скорбь, научи молчанью.
Мудрости научи.
Не отягчай мелочами.
Но этот стон в ночи:
«Господи, что мне делать!» —
душу кромсает в клочья,
опустошенное тело
исковеркали корчи.
Вместо лица – омертвелость.
Ветер кидает с ног.
Господи, что мне делать?
Что же ты сделал, сынок?!
Единственный, двенадцатилетний.
Как же посмела смерть?
Если бы мог я ослепнуть,
если бы мог – умереть.
В небе звезда зарделась,
злая звезда моя.
Господи, что мне делать?
Что Тебе сделал я?
Боже, ответь, за что же?
Где же Твое милосердье?
Где Твоя правда, Боже?
Ну, покарай же смертью.
Стынет голос и тлеет —
«Что же я сделал Тебе…
Господи, что мне делать…
как же мне жить теперь…»
Ветер кусает спину,
снег сечет по лицу.
Что это – крик по Сыну
или плач по Отцу?
Скорбь, научи молчанью,
мудрости научи —
всеми моими ночами
в этой пустой ночи.
Этюд ранней осени
Сентябрь – последний приступ лета.
Дрожат чуть слышно паутинки.
Полупрозрачные картинки —
случайный отблеск первоцвета.
Пунктирный дождик обозначит
черед листвяной коловерти,
благополучной неудачи
и медленной ноябрьской смерти.
Давай уйдем во внесезонье
и спрячемся во мгле рассвета.
Ты веришь в глупое везенье?
Ты помнишь: здесь стояло лето…
Странники
Дорога дается от Бога,
сейчас и навеки – одна.
Уйдя от родного порога,
мы пьем эту чашу до дна.
Дорога дается от черта.
Продрогшие, ночью и днем
мы верстам не ведаем счета,
бредем, и бредем, и бредем.
Мой брат, как ты слаб, как ты беден
с холщовой сумой за плечом.
Бредем или, может быть, – бредим
шальным предрассветным лучом.
Мой брат, ты давно не смеялся
и горечь всей плотью постиг,
но гордая тайна славянства
хранится в глазницах твоих.
Застыло безмолвное поле,
поникли давно ковыли.
Молчанье – жестокая доля
израненной насмерть земли.
Безлюдно за нами и голо,
и тлеют в пыли черепа,
и щурятся алчно монголы —
властительная