Пока они снимали в прихожей свои летние пальтишки – макинтоши, как называла их бабушка – сёстры Шахи с умильными лицами рассматривали гостей, но запах жареного перекрыл всё, и одна из сестёр, явно младшая, легко побежала на кухню, бормоча: ну что, Катюня, сгубила котлетки? И тут же рот Маруси наполнился слюной, она так чётко увидела жареные котлеты, что они, принесённые из кухни в светлую гостиную на плоских тарелках с розами по краям, в точности совпали с её представлением, так что нюхать на сей раз нужды не было.
Никогда до и никогда после Маруся не ела таких бесподобных котлет, вернее, котлеток, потому что они действительно были маленькими, размером с тёти Женин медальон, который она надевала по праздникам. Сияюще-золотистого цвета, с мелкими блёстками хорошего масла и крапом специй, они просто таяли у Маруси во рту, неощутимо проваливаясь в глубины организма, а оттуда, из глубин, доносился восторженный стон: ещё, ещё! С котлетками прекрасно пошла морковь, лук и даже брюква, которую Маруся на дух не переносила.
Когда её тарелка опустела, старшая из сестёр, Раиса Осиповна, вторя глубинам Марусиного организма, спросила: «Ещё, деточка?», но бабушка строго посмотрела, и Маруся поняла, что надо отказаться, просто так надо и всё. И чуть слышно произнесла: «Спасибо, я наелась». Да что там наелась, что там есть-то! – раздался вопль, которого, кроме Маруси, никто не услышал, а бабушка, поджав губы, со вздохом сказала: «Она у нас такая малоежка».
Потом, уже дома, когда пересказывались детали их похода, бабушка назвала котлеты куриными, и тут же из спальни навстречу Марусе, царапая когтями пол, выскочила смешная и глупая курица. Её совсем не хотелось есть, и котлеты уже не казались Марусе такими чудесными. Но это быстро прошло, она просто взяла воображаемую резинку и стёрла с котлет слово «куриные», они стали мясными, а мясо ведь не живое.
Бабушка в подробностях рассказывала тёте Жене и Оле, что в гостях давали к чаю, какие салфетки были на столе, передала содержание письма, полученного сёстрами из Петрозаводска от слепого Гриши, приходившегося им родственником. Он писал кривыми строчками, которые иногда прерывались на краю листа: видимо, слепой продолжал писать прямо на столе,