глухие дни.
«Что ты, что ты…»
Что ты, что ты,
лист сухой,
От меня бежишь?
Я тебе ведь не чужой,
Я ведь тоже не живой…
Почему молчишь?
Что-нибудь прошелести
Хрупким языком,
Как жилося на Руси
С летним ветерком.
Я потом скажу, родной,
Что гроза и гром…
В яму с мутною водой
Вместе упадем.
«Меня супруга балует…»
Меня супруга балует —
«По-э-э-т! – она орет
И сучковатой палкой
По темени вдруг бьет
Прилежно, без одышки. —
Дурь изгоню с мозгов!
А книжки – на поджижки,
Для отсыревших дров!».
И потому что «баловень»,
За этот вот стишок
«Мине» насунет баба
На голову горшок!
«Нету в том ничьей вины…»
Нету в том ничьей вины,
Что кому-то неугоден.
Набираюсь тишины
И созвучий первородных.
Окропленная росой,
На обочину не сбилась
Жизнь моя, хоть под пятой
У судьбы подранком билась.
И полынь, и суховей,
И неласковая замять —
Все, как хлеб,
душе моей,
Хлеб,
в котором терпка замесь.
Я им дорожу, слова
На признание не трачу.
Одобрительно трава
Мне кивает на удачу.
В этой скудной стороне,
Вдалеке от стен высоких
Я по собственной вине
Собираю строчек соты.
«Как узник в тесной камере…»
Как узник в тесной камере,
Топчусь в углу двора.
Тут лебеда и камень,
И влажная жара.
И не беда, что тесно
И нет живых цветов,
Удобное тут место
Для мыслей и стихов.
И мой невзрачный угол
Вовек не привлечет
К себе врага иль друга,
Когда строка поет.
«Вот так и мне бы, как пчеле…»
Вот так и мне бы, как пчеле,
Барахтаться в цветке, нектар вкушая,
Не замечать, что кто-то наблюдает,
Смежив морщинки мудро на челе.
А это я, из мыслящих персон,
До истины пытавшийся добраться,
Хотя вполне ведь может в жизни статься:
Нет истины, а есть словесный звон.
Пчела, пчела… фантазии полет:
Быть ею в лепестках, но ведь она же,
Когда свой взяток хоботком возьмет,
Единственным и верным курсом ляжет
Домой, где тоже множество забот
И тоже надобно осилить с рвеньем,
Дабы продолжить свой пчелиный род,
Как суть неповторимого явленья.
А мне – свой род, безумцев, забияк,
Заблудшихся в чреватых измышленьях.
…Цветок зовет пчелу не просто так —
Для своего земного продолженья.