Преображение волной прошло по его лицу, по телу. Она едва могла осознать изменения в выражении его лица, оттенке кожи, языке тела, и что они значили. Такие же перемены Стефани спровоцировала наверху, когда противилась его словам, только теперь она заговорила о полиции и передразнила его голос.
Кожа на лице Драча побледнела, не до белизны, а до сероватого, как у шпаклевки, цвета. Он уставился мимо нее, вдаль. Встал. Руки его тряслись. Он заходил взад-вперед: шаг туда, шаг обратно. Ужасная тишина, казалось, набухала и уплотнялась вокруг нее.
Словно боксер, Драч Макгвайр вращал головой и напрягал руки. Мышцы на его предплечьях и бицепсах выпирали, как канаты. Глаза превратились в щелки, но проблеск радужки стал ярче на фоне бледной кожи; даже веки утратили цвет, а каштановые волосы стали казаться темнее, почти что шерстью, отчего лицом он сделался еще больше похожим на труп, чем обычно. Это было лицо из тех, что бодаются, и плюют, и кусаются; она помнила такие по скверным пабам в Стоке.
Стефани напряглась и почувствовала острую необходимость успокоить его и выставить из комнаты, которую она сама так отчаянно желала покинуть. Ситуация неожиданно показалась ей тупиковой. Что-то глубоко внутри нее начало бормотать, и, похоже, это была паника. В ее воображении расстояние от кровати, где она сидела, до входа в здание казалось бесконечным.
– Я извиняюсь. Я не хотела все осложнять.
– Ты мной пользуешься. – Его голос был чуть задыхающимся, но звенел от эмоций. – Делаешь из меня манду.
Это слово, казалось, убрало преграду, которая сдерживала его ярость. Он начал кивать головой, и его тугие кудри задрожали – будто одобряли это внезапное преображение, будто раскрылось великое предательство. Из него и раньше пытались сделать одну из этих штук и Стефани полагала, что последствия были ужасными.
Шрамы на его переносице, одной из скул и в большой ямочке на длинном подбородке побелели, акцентируя рвавшиеся наружу слова:
– Я тебе услугу оказал, а ты извернулась и решила сделать из меня манду.
Теперь это слово прозвучало как фамилия создателя туберкулиновой реакции: Манту. Его уколотое самолюбие распухло и чесалось, что напомнило ей о мачехе: упор всегда делался на слово «меня».
Казалось, что ее ноги наполняются теплой водой. Стефани поняла, что когда женщины смеются над такими лицами, их собственные оказываются разбитыми. Ей представились глаза, заплывшие и ослепшие от побоев.
«Это еще откуда взялось?»
От полного осознания своего положения – одинокая девушка против неуравновешенного чужого мужчины – у нее перехватило дыхание. Вот как это случается с женщинами. Надо было позволить ему разглагольствовать, а не доводить до вспышки животной ярости, как мачеху и последнего парня. Слава богу, он не был пьян; это было единственное, что могло ее спасти.
– Ничего ты обо мне не знаешь. Ни обо мне, ни о моем прошлом. О моей семье. А если б знала, не было бы вот этого. – Он изобразил в воздухе костлявыми пальцами шлепающий губами рот:
– А?