Но вот и представление закончилось. Все в этой жизни когда-нибудь да приходит к своему концу.
Алый бархатный занавес закрылся.
– Меланья, очаровательно, просто прэлэээссстно, – барон Модест Корф первым выразил свое восхищение владелице крепостной труппы. – Такая редкость эта испанская поэма. Где вы ее откопали?
– В архиве мужа.
Меланье Скалинской исполнилось тридцать четыре года. Она была яркая брюнетка с темными глазами, пышной фигурой и безупречным овалом лица, правда, в чертах ее проступала некая монументальность, тяжеловесность. Но все это искупали атласная кожа и губы, подобные спелым вишням. Вдовство пошло ей явно на пользу. Она словно расцвела.
– А мне показалось, вы все благополучно уснули, – усмехнулась она. – Нам с Софи так представилось. Сонное царство.
Она лукаво улыбнулась беременной жене Александра Пушкина-младшего.
– Нет, помилуйте, как можно, – барон Корф всплеснул руками. – Софи, так вы едете в Бронницкий уезд вместе с мужем?
– Мы еще не решили, – пожала плечами Софи, – как все сложится. Конечно, я бы хотела, чтобы мы на этот раз не расставались.
– Ну, он же не в полк возвращается, – заметил барон. – Он уже, считайте, в отставке. Поступит на гражданскую службу – там дела промедления не терпят.
– Он будет скучать по армии, я его знаю, – ответила Софья Пушкина. – А я даже и не знаю, радоваться таким переменам или нет.
– Господа, это еще не все, – Меланья Скалинская захлопала в ладоши и подхватила юбки своего черного атласного платья с кринолином и глубоким декольте. – Наш театрально-музыкальный вечер в самом разгаре. И я предлагаю на ваш суд не стихи, не декламацию, а чудесную музыку. Шуберт. Его трио, которое столь популярно сейчас… опус сотый.
Скалинская очень любила музыку и сама была прекрасной музыкантшей. Вот она махнула рукой, лакеи в ливреях внесли пюпитры с нотами, стулья, виолончель и скрипку в футлярах и разместили все это рядом с роялем, стоявшим в другом конце театрального зала. Меланья подошла к роялю и достала из футляра виолончель.
Рядом с ней как пришитый держался поручик Гордей Дроздовский. Клавдий Мамонтов заметил, что и во время представления он не сидел как все гости, а стоял у стула Меланьи и то и дело наклонялся к ней, сгибая стан свой, затянутый в офицерский мундир, чтобы что-то сказать ей на ухо. Левая рука его покоилась на перевязи. Со слов Александра Пушкина-младшего, Мамонтов знал, что Гордей Дроздовский храбрый офицер, прекрасно показавший себя во время последней кампании, где о его отваге и беспощадности ходили легенды. Клавдий Мамонтов заметил и кое-что