– Я сейчас за дровами сбегаю, – сказал я, услышав голос петуха-полуночника.
Сунул свои босые ноги в дырявые в пятках валенки и без шапки, в одной рубашонке очутился на дворе, возле поленницы крупно наколотых дров. Набрав целое беремя тяжелых берёзовых поленьев, благополучно возвратился к тому самому подтопку, возле которого я прокоротал успевшую обутреть длинную зимнюю ночь.
Березовые поленья так грохнулись об пол, что прикрытая ветхой одеялкой Марья Петровна подняла голову, не понимая, что за оказия приключилась. А когда поняла, опять с головой упряталась под одеялку.
Я засовал в подтопок дрова, открыл сторонку (заслонку), потом взял лучинку и с разрешения деда преподнёс её к тихо горящей лампадке, лучинка, потрескивая, загорелась, а вскоре загорелись и березовые поленья в подтопке.
– Может, керосином плеснёшь?
Я удивился, лишнего керосина в нашем полудомке не было, дед сам попусту не жёг его, часто сидел при едва вывернутой тесьме, при тускло горящей семилинейной лампушке, а тут – на тебе – не поскупился, наверно, посчитал, что принесённые мною поленья сразу не воспылают пламенной любовью к его старым косточкам, не растопят лёд в глиняном рукомойнике. А они воспылали, сразу занялись, сухо потрескивая отдающей дёгтем берестой.
Вспоминая дни и ночи своего давнего-давнего малолетства, я не могу не удивляться той бедности, в какой пребывали близкие мне люди, ратаи, оратаи русской земли. И – что удивительно! – произошла великая революция, которая в корне должна была изменить весь уклад давно окондовевшей жизни, но особенно памятных изменений не произошло: те же запележенные окошки, те же промёрзлые пазы, те же набитые чёрными тараканами щели, тот же поющий от дружно горящих дров подтопок. И всё-таки я не буду наводить тень на плетень. Больше того, упомянутая мною бедность обогатила меня такими впечатлениями, какие я не мог бы получить в иной обстановке. Без худа не бывает добра, ежели под добром разуметь всю мою последующую жизнь, полную всевозможных превратностей.
А как он весело поёт, сложенный чьими-то добрыми руками подтопок! Чугунная с барельефно отлитыми конями дверца уже успела раскалиться. Я хочу открыть её, но – поди открой – не откроешь, не прикоснёшься, запряженные в колесницу кони скалят зубы, больно кусаются…
Встала, слезла с печи бабушка, она тут же ухватилась за рукомойник и – ополоснулась только что оттаявшей, ещё не потеплевшей водой. Ополоснулась, утёрла концом своего платка, потом осенила себя крестным знамением.
– Печь затапливай, – проговорил дед, проговорил так, что бабушка развела руками, недовольно огрызнулась:
– А я и не знала, что надо печь затапливать, ждала, коли скажешь, коли прикажешь.
Замычал бычок, молока захотел, но молока не было. Бабушка взяла