Студентов консерватории на фронт не брали, даже в сорок первом – если только они сами не записывались добровольцами. Ну а московский мальчик из интеллигентной семьи, где папа, мама, и дядя имеют прямое отношение к музыке и театру, искренне считал, что принесет своей стране больше пользы на музыкальной ниве, а не на военной. Гнесинское училище, затем Консерватория – будущее казалось ясным и определенным. Война для него влекла тяготы чисто бытовые, проходя где-то стороной. Главное, в семье все были живы, позади осталась эвакуация в Ташкент, возвращение в Москву, все снова вместе, даже квартиру не уплотнили! Война завершалась, наши уже вышли на Одер, но в то же время в газетах писали, что даже смертельно раненный фашистский зверь еще опасен, так что никакого послабления.
И вдруг повестка из военкомата. Явиться тогда-то, что иметь при себе – и неявка будет считаться за уголовное преступление. Мать разохалась, отец сказал, что это не иначе интриги какого-то Соломона Валерьяновича, из управления, ты не бойся, я и дядя Арам за тебя попросим, уладим… Не получилось, отец пришел бледный, выпил стакан водки, что за ним не водилось, и сказал – крепись, сынок, это судьба!
А по радио звучала песня:
Ой тяжка же ты доля, лить на фронте кровь!
Прощевайте, Поля, – свидимся ли вновь.
Коль удача будет, то вернусь живым.
Ну а нет – то быть мне вечно молодым!
В военкомате вместо гражданской одежды выдали форму – «вроде твой рост», но все равно не в размер. И нет уже студента, есть солдат. Сутки держали взаперти, как арестантов, в город не выпускали. Оказалось, что тут консерваторских еще с десяток – но со старшего курса он один. Кто-то высказал предположение, что «у Совдепии уже пушечное мясо кончилось, нашей кровью будут начальственную дурь оплачивать» – его сразу одернули, смотри, вместо трех лет службы получишь десять без права переписки, сам знаешь где! Но видно, кто-то все же сообщил – поскольку несдержанный на язык наутро куда-то пропал. Затем появился капитан, мундир армейский, знаки различия флотские, морская пехота – и забрал всех «музыкантов». Проездные документы выправили до Ленинграда, а везли, вот удивление, на «Красной стреле» – потому что «эти гаврики там еще вчера должны быть!». Отвечать на вопрос, куда и зачем везут, капитан отказался, сославшись на секретность – а на просьбу дозволить поесть в вагоне-ресторане, за свои деньги, ответил:
– Да ради бога – после у вас долго такого случая не будет! На фронте наедаться нельзя – при ранении в живот мучиться будешь дольше!
После таких слов аппетит как-то пропал: представить себя умирающим в грязи, с развороченным животом, было страшно. В Ленинграде их всех уже ждала машина, крытый